Как начало светать, выехали из острога. На сей раз Грозе не позволили верхом вместе с мужчинами ехать: усадили в повозку к Беляне с Драгицей. И она долго еще чувствовала спиной взгляды отца и князя, хоть ворота уже давно закрылись.
А скоро обхватила привычная уже лесная глушь со всех сторон, закачались обтрепанные всеми ветрами лапы елей над головой. Затряслась телега на неровной дорожке: только кочки да корни, все зубы пересчитаешь. А раньше-то Гроза и не замечала такого, когда пешком тут ходила. Она даже гневно посмотрела на ближнего кметя, который ехал прямо рядом с ней, но тот на ее молчаливое негодование и внимания не обратил. Туманное утро бодрило, словно бы обмывая лицо прохладной влагой, что дрожала на ресницах и кудрявила тонкие прядки у шеи и висков. Помалу проступило сквозь теплую золотистую дымку, что кутала верхушки елей, размытое Дажьбожье око. Словно сами боги еще не проснулись и только-только открывали глаза, чтобы обратить взор из Прави в Явь. И так легко становилось на душе в этом рассеянном зыбком свете, который почти ощутимо струился по коже, трогал колты, переливаясь на их острых лучах маленькими вспышками, оседал на подставленных ладонях, будто зверек какой — так и хочется погладить. Все сонное раздражение ушло — осталось только предвкушение не слишком долгой, но и неблизкой дороги, что обещала если не освобождение от тревог, то хотя бы определенность и понимание того, что дальше делать.
К полудню добрались до Любшины, которая еще не оправилась после напастей, что свалились на нее. Остановились на недолгий отдых, и тут же вокруг чужаков начали кружить местные, не подходя близко к стоянке, что устроили за околицей, но любопытствуя. Спрашивая, не нужно ли что в дорогу, хоть и у самих, видно, сейчас в закромах уж ветер погуливал. И как Беляна ни пряталась, а все равно ее замечали люди сведущие, узнавали даже.
Мужики завязывали разговоры с кметями и хирдманнами. Женщины справлялись о том, как поживают родичи в Белодоле, как будто Гроза или Беляна могли о том знать. Скоро Уннара утомила эта суета вокруг, и он велел не задерживаться больше. Отчего-то посмурнел сильно, потемнел его взгляд, обращенный на невесту: как бы не случилось так, что кто-то из добросердечных баб не шепнул ему что мимоходом о Беляне. Всегда найдутся такие, кто нужным посчитает нос свой во все сунуть.
Беляна тоже заметила перемены в нем и вовсе сникла, то и дело поглядывая на варяга, который ехал чуть впереди повозки. Его широкая спина мерно покачивалась из стороны в сторону, ветер трогал лежащие между лопаток светло-русые волосы. Он сидел прямо — даже слишком. И, кажется, удерживался от того, чтобы взглянуть на княжну лишний раз. И если до стоянки в Любшине он время от времени заговаривал с невестой, улыбался ей и спрашивал других женщин, удобно ли им и ничего ли не беспокоит, то сейчас словно онемел.
Так и прошло время до вечера. Как тронула первая мгла сумерек совсем прояснившееся к вечеру небо, встала, словно россыпь дубовых пней на вырубке, перед ними еще одна весь. Поглуше, потише, чем Любшина. Но все равно большая: места тут речные, течение брата Волани — Сома — широкое, только и рыбачь вволю. Споро развернули стан — рук-то сильных рабочих много. А там и на ночлег улеглись. И все Беляна ворочалась с боку на бок до самой черноты ночной, которая теперь наступала все позже, как раскручивалось годовое коло к самой верхушке — Купале.
Но и на другой день не сошло мрачное безмолвие с предводителя варягов. Даже хирдманны его, кажется, начали тревожиться, что такое с ним стряслось. Старший из них Сигбьерн долго ехал рядом с сыном ярла и о чем-то его расспрашивал, а тот отвечал неохотно. Зато после все будто успокоилось.
Доводилось остановиться еще на одном погосте, что ближе к северной оконечности княжества попадались все реже и реже. Там варяги решили пройтись по местному торгу, пополнить припасы в дорогу. Да и женщины за ними увязались: не скучать же, сидя в стане, ожидая, пока мужчины вернутся. Да и хотелось, признаться, глянуть, как вести себя будут чужеземцы там, где никто, кроме их самих, им не указ. В Долмяне взбудоражили всех изрядно. Старейшина здешний Хват, даже попытался в гости к себе зазвать Уннара и его невесту: чтобы удобнее было, да тот отказался вежливо — и мужику только дивиться оставалось, как складно варяг на чужом ему языке говорит. На том и разошлись. Торг здешний оказался небольшим, потому долго по нему ходить не пришлось, но все необходимое нашли, расплатились — ни много, ни мало — серебряными шелягами, которые тут хоть и видали чаще, чем в иных частях княжества, что лежали в стороне от торговых путей, а все равно не горстями гребли.
И все бы хорошо, да Гроза много слышала, как за спиной Беляны женщины о ней шептались. А то и в голос говорили слухи разные, большей частью очерненные. Она одернула болтух один раз и другой, да на каждый роток не накинешь платок. Успевала услышать кривотолки и сама княжна: не очень-то иные старались тихо говорить. Думается, и Уннар слышал, потому как в стан он вернулся мрачнее самой лютой бури.
И не к лицу, кажется, мужу столь высокого положения слушать лживые слухи, хоть и хранилась в них еще толика правды. Может, и не всему он верил, да все равно, коли те постоянно в уши будут вливаться, сомнения любого сгложут. Хоть долго не хотел сын ярла показать, как гневили его эти сплетни. Да как тут останешься бесстрастным, когда иные болтали, что сбежать княжна хотела от жениха с самого начала. И что долго она скиталась по княжеству, скрывалась от отца, пока не попалась его людям. А порой говаривали, будто успела она уже с любимым свидеться да отдаться ему. Как такое стерпишь? В том Гроза варяга понять могла легко. И потому мысли тяжелые искажали мужественное лицо Уннара едва не до отвращения.
И Гроза все гадала, как долго будет длиться это напряженное затишье. Ведь оно просто не может ни во что не вылиться. Такой мужчина, как Уннар Ярдарсон, не может просто смолчать, задавив в себе сомнения, проглотив оскорбление, которым и были для него все слухи.
Но за прогулкой по торгу была вечеря вокруг двух костров. И кмети из Белого Дола все ж садились отдельно от варягов, а вот женщинам приходилось соседствовать с людьми жениха, того, кто теперь имел много прав на Беляну. Тихо стучали ложки по стенкам котла: не у всех были отдельные миски. Уннар поначалу все смотрел куда- то в разогретые глубины огромной посудины, а после вдруг поднял взгляд на Беляну.
— Мне нужно поговорить с тобой, княжна, — уронил так, что слова его звякнули, словно дерево о сталь.
Беляна кивнула, не взглянув на Драгицу, которая тут же насторожилась: тоже ведь на ухо не туга, слышала все так же, как и другие. Не посмотрела княжна и на Грозу, просто встала и пошла в сторону женского шатра, прямая, словно из серебра отлитая.
Многие проводили их любопытствующими взглядами, чуть притушив гомон.
Походная вечеря помалу уже завершалась. Догорал один костер — другой собирались оставить для дозорных. Мужи не торопились расходиться: время еще не столь позднее. Иные и подумывали до веси сходить: они на торгу не только успевали на прилавки смотреть, да еще и девиц пригожих заприметили. Варягам даже скверное знание чужого языка не помешало договориться о встречах у околицы. Думается, многие из них окажутся не у дел: девицы тоже не прочь головы зазря мужам потуманить — а кому-то, может, и посчастливится.
Но разгоревшееся было веселье прервал тихий отдаленный возглас, который донесся из глубин женского шатра, куда и ушли Уннар с княжной. Гроза подскочила на месте и повернулась в ту сторону.
— Что там происходит? — спросила неведомо у кого.
Мужи, что вокруг сидели, конечно, не ответили. Драгица переглянулась с ней встревоженно: громкий тот всхлип или крик короткий она, конечно, услышала — беспокойством отразился в ее глазах. Княжеские кмети тоже смотрели напряженно в сторону женского укрытия и переговаривались тихо. Но все смолкло, и помалу у костров вновь разлилось спокойствие. Потянулись негромкие, хоть и не такие раззадоренные разговоры. А вот Грозе словно ежа под зад положили. Она все ерзала, то и дело посматривая на шатер, выворачивая голову и ловя после на себе недовольные взгляды варягов.
