не было, не было и опасений, а только чистое, ничем не замутнённое желание…
Я не заметила, как оказалась без платья, в одном только белье, которое ничего не скрывало, но и оно продержалось недолго, не дольше нескольких секунд. Быстро улетело куда-то, и я наконец ощутила губы Норда на своей груди и животе, а руки — между бедёр, где будто раскручивалась горячая ненасытная воронка, которая требовала прикосновений, ласк, поцелуев, и много чего ещё. Однако он по-прежнему был в брюках и рубашке — я дрожащими пальцами пыталась расстегнуть пуговицы — и я шепнула:
— Сними…
Норд послушно отбросил рубашку в сторону, и я провела ладонями по твёрдым мышцам, покрытым тёмными волосами, и вспыхнула от радости, когда сразу после этого хранитель сделал судорожный вдох и, посмотрев на меня глазами, полными лихорадочной страсти, прошептал:
— Люблю тебя, Шани.
— И я тебя, Норд, — ответила я, и этим умудрилась всё испортить.
Я всем телом почувствовала, как он неожиданно заледенел, словно его кинули в прорубь. Мышцы стали деревянными, взгляд потух, и настойчивые пальцы, которыми хранитель ласкал мою грудь, остановились. Я будто сказала что-то неприятное, но… разве признание в любви может быть неприятным?
— Хорошая моя, — просипел Норд, и теперь я испугалась. В его голосе и во взгляде были отчаяние и горечь, как у человека, который не ждёт от собеседника никаких утешительных слов. — Ты любишь не меня. И хорошо, что ты это сказала, иначе я совершил бы непростительный поступок.
— Что ты такое говоришь? — выдохнула я, ничего не понимая, но страшно было до безумия. Мгновение назад было жарко, а теперь стало холодно до самых костей, по коже побежали противные мурашки.
Норд сглотнул, и мне почудилось, что ему тоже страшно.
— Посмотри на мою ауру, Шани. Ты ведь умеешь. Посмотри.
— З-з-зачем? — От волнения и ужаса я начала заикаться.
— Посмотри.
Никогда в жизни мне не было так страшно — до одури. И кажется, я поняла, что именно сейчас увижу, ещё до того, как, моргнув, перешла на другой уровень зрения. Хотя, нет — всё же такого кошмара я не ожидала.
Аура должна быть похожа на свечение, которое усиливается возле внутренних органов — особенно в области сердца — а затем рассеивается. Но Норд не светился вообще, даже Дрейк, и тот как-то… хотя бы немного… Аура хранителя была абсолютно чёрной, как будто засыпанной мокрым пеплом, ни одного светлого пятнышка. И там, где должно быть сердце и самое яркое свечение, располагалась метка проклятья, похожая на огромный обугленный ожог. Она пульсировала, и я видела, как по тонким чёрным ниточкам — кровеносным сосудам — к метке медленно передвигается жизненная энергия. Удивительно, что она у Норда ещё осталась… Человек с такой аурой не может быть жив в принципе, а он — жив.
И тут я вспомнила…
«Бывают такие люди, Шайна, которые никогда не сдаются. Император как раз из таких. Я вижу его метку, очень хорошо вижу. Она вгрызлась в его ауру так, что та почти почернела».
Велдон.
Император.
Теперь я сама чувствовала себя так, словно меня внезапно окунули в прорубь. Нет, даже хуже. Мне показалось, что я сейчас умру от остановки сердца — но я почему-то всё не умирала, а продолжала дышать, глядя на ауру человека, проклятого моей матерью. Зажмурилась на мгновение, ощущая, как в уголках глаз собираются слёзы отчаяния… и распахнула глаза.
Он смотрел на меня. Серьёзно, с горечью и пониманием, которого совсем не ждал от меня. И был прав.
— Пусти… — прохрипела я. Хотела сказать: «Пустите, ваше величество», но не смогла выговорить подобную конструкцию.
— Я не держу тебя.
Я вскочила с его колен и лихорадочно огляделась по сторонам, пытаясь отыскать хоть что-то из своей одежды. Было холодно, но холод шёл не снаружи, а изнутри, и я думала, что теперь уже никогда не согреюсь.
— Я скрывал от тебя свою личность, но не лгал в остальном, — сказал он тихо, вставая с кресла, быстро собрал с пола мою одежду, отдал в руки и отвернулся. — Боялся, что как только я скажу, ты больше не вернёшься.
Платье и бельё вновь упали — руки у меня дрожали, и на смену холоду пришёл жар, когда я вспомнила, как он говорил, что если я буду принадлежать ему, то потеряю себя. Тогда я не поняла, почему… Теперь понимала. И была растеряна. Думая о… о Норде, я всегда представляла важного сотрудника Тайной службы, но не императора. Не проклятого императора, у которого в ауре почти не осталось жизненной энергии, а та, что осталась, отравлена проклятьем.
А ещё в него была влюблена моя мама…
Меня вновь затопило ужасом, и я наклонилась, схватила платье.
— Ты ничего не скажешь мне, Шани?
Я прижала тонкую ткань к груди, сглотнула, глядя на голую спину человека, которого всё равно продолжала называть Нордом в своих мыслях.
— Что ты хочешь услышать? — прошептала я и скривилась — слёзы подступали к глазам.
— Не знаю. — Кажется, он усмехался. Зло и горько. — Что угодно, кроме тишины и всхлипов.
— А я не знаю, что сказать. На что ты… — Я вздохнула. Не получится у меня «вы», не выйдет, несмотря ни на что. — На что ты рассчитывал, продолжая лгать? Правда всё равно открылась бы, но чем дольше лжёшь, тем она болезненнее.
— Ни на что я не рассчитывал. Я просто полюбил тебя.
Слышать это было больно. Да, теперь я понимаю, почему в его признаниях всегда было столько безнадёжности.
Он обернулся, покачал головой, заметив, что я так и не начала одеваться, и стал мне помогать. Я не сопротивлялась, послушно подставляя руки и ноги, и через пару минут вновь была полностью одета. Только причёска оказалась безвозвратно испорчена, и волосы потоком падали на плечи и спину.
— Возвращайся в академию, хорошая моя. — Я вздрогнула, услышав это обращение, и он печально улыбнулся. — А сюда не приходи больше.
Я покачнулась. Он будто ударил меня этими словами…
— Ты… этого… хочешь?
— Нет. Не хочу. Но так будет лучше для тебя, Шани. Ты же видела, что творится с моей аурой? Приблизительно то же происходит и со всей жизнью. Тебе лучше держаться от меня подальше.
Он был прав. У нас нет будущего, но не только из-за проклятья. Я не могу быть избранницей императора, это абсурд.
