Метель смеялась ему в лицо, и в этом смехе он слышал звон серебряных колокольчиков, точь‑в‑точь таких, как в голосе его Королевы. Бледная призрачная луна кривилась оскаленной волчьей улыбкой.
Он умирал.
Смерть почему‑то пахла сиренью и пылью. У нее были мягкие нежные руки и длинные черные волосы, опутавшие его, словно прочные сети. У нее были удивительные изменчивые глаза — то упрямо‑фиолетовые, то кроткие, медово‑карие…
С той сумасшедшей летней ночи, пропахшей сиренью и пылью, он не видел Нину. Никогда.
А дальше была Сибирь и остатки армии Колчака, вязнущие в снегу и теснимые отрядами красных. И та ночь, когда Господь отвернулся от него. И новая жизнь, в ходе которой он все больше забывал о себе прежнем.
В ту ночь, когда стая решила погонять неопытного новичка, он и стал таким, каким оставался без малого сотню лет — вплоть до того, как впервые встретил глупую девочку с фиолетовыми глазами. Тогда, уйдя от преследователей, он зашел за их спины и начал свою собственную охоту. Свою первую настоящую охоту. Он заплатил им сполна, превратив жестокую забаву в настоящую кровавую бойню. Именно тогда он стал Ловчим и встретил свою Королеву.
Именно тогда окончательно умер молодой, верящий в идеалы офицер по имени Алексей…
— Алексей. Меня зовут Алексей, — проговорил он, проваливаясь в мягкую податливую пустоту.
А с неба сыпались и сыпались серебряные снежные звездочки, завывала метель, будто пела тяжелую тревожную песню.
Сердце подскочило и остановилось, а глаза заволокло темной мутью. Я ощущала в груди сухой жар, словно там горело маленькое солнце.
Я сама не помнила, как оказалась рядом с Ловчим и что было потом. Когда я немного пришла в себя, то поняла, что взбегаю по лестнице. Сверху потянуло морозной прохладой — выход на крышу был уже совсем рядом.
Я выскочила наружу, под безумство колючих снежинок, и тут же в стену около моей головы что‑то стукнулось. Серебряная пуля слишком мягкая, чтобы войти в бетон. Расплющившись, она упала к моим ногам.
Убийца был здесь, совсем близко. Я ясно слышала, как стучит его сердце. Этот звук казался мне звоном набатного колокола и придавал силы. Силы отчего‑то было очень много. Она лилась в меня нескончаемым потоком. Я чувствовала, как она переполняет меня, а мир перед глазами стал необычным, контрастным черно‑белым, и притом ярким, как будто в телевизоре подкрутили регулятор резкости.
Опьянев от втекающей в меня силы, я двинулась к спрятавшемуся человеку. Он снова выстрелил. Один раз, другой, третий. Я видела, как летят в меня пули — большие серебряные мухи. Воздух вокруг нас загустел и стал тягучим, поэтому пули летели очень медленно, с трудом преодолевая его сопротивление, и я без труда отмахнулась от них.
Глупый человек еще пытался стрелять, уже понимая, что все это бесполезно, а затем, когда я подошла уже совсем близко, вдруг вытащил серебряное распятие и, выставив его перед собой, забормотал на латыни слова молитвы.
Его сердце колотилось от страха, и я понимала, что этот страх — мой ключ к нему. Теперь я могу сделать с ним все, что угодно! Он сам дал мне в руки оружие против себя.
— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti,[11] — бормотал убийца, отгораживаясь от меня большим серебряным крестом.
Его волосы были все в снежной пыли, а на скулах горели два пятна лихорадочного румянца. Бесцветно‑серые глаза широко распахнуты, сухие тонкие губы испуганно дрожат. Боже мой! Он же сам не верит в то, что говорит!
Я расхохоталась. Я хохотала, запрокинув лицо к темно‑серому пустому небу. Очень долго и громко. А затем отвела бессильную руку с распятием и сжала вспотевшую, несмотря на зимний холод, ладонь замершего передо мной человека.
— А теперь я отведу тебя во тьму. Чтобы ты своими глазами смог увидеть то, чего так боишься, — сказала я и выдернула разом побелевшего незнакомца из того, что он считал реальностью.
— No! No! — еще шептал он, тщетно пытаясь вырваться.
Страх расходился от него во все стороны, и я пила его — тягучий и сладкий, как мед.
Мы были во тьме, которая уже жадно вцепилась в свою жертву.
— Добро пожаловать в ад! — сказала я, и мой жалкий противник, хотя, судя по всему и не говорил по‑русски, прекрасно меня понял.
Тьма была вокруг него, и я слышала ее хриплый шепот.
«Ты теперь мой, — говорила она ему, еще пытавшемуся сопротивляться. — А знаешь, кому ты служил все это время? Я открою тебе тайну, сын мой. Твой чудесный информатор вовсе не из Ватикана. Он — старейший из вампиров, патриарх Лондонского Дома! Все это время ты работал именно на него!»
Итальянец вздрогнул, разом прекратив сопротивляться. Он поверил — безоговорочно поверил ей, и я отчего‑то знала, что это действительно правда.
Тем временем черные тугие щупальца тьмы опутали его с ног до головы. Он задыхался, ловя широко распахнутым ртом разреженный воздух.
Его серые глаза стали бессмысленными. Кажется, он видел что‑то свое, недоступное мне, и это его чрезвычайно пугало. Не удивительно, думаю, на совести этого человека немало всего, так что даже не сомневаюсь: он весело проведет здесь отпущенную ему вечность.
Я выпустила бессильную руку. Этот человек, сделанный из стали, вдруг разом сломался. Сдался, даже не пытаясь бороться. Он оказался даже слабее Виолы. Такое случается с людьми, мнящими себя сильными и безжалостными.
Смотреть на его страдания мне было не интересно.
Нужно возвращаться. Туда, на крышу, под серебряный снег.
Но вернуться не получалось. Что‑то удерживало меня, тянуло назад, во тьму.
«Ты не уйдешь! Ты будешь моей!» — сказала мне тьма. Она жадно вцепилась в меня, ее шепот был настойчив и полон страстного желания, которое хотелось стряхнуть с себя, как что‑то маслянистое и неприятное: «Впусти меня! Разреши мне помочь тебе!»
Теперь мы были с ней один на один. Она наклонилась надо мной, смотря мне в глаза.
Я чувствовала, что растворяюсь в ней, проваливаюсь в разверзшуюся под ногами бездну.
Отчаянье захлестывало мою душу. «Смирись. Сдайся, — шипела тьма. — Я подарила тебе великие силы. Неужели ты хочешь утратить их?»
Мне стало страшно. Что останется, если отнять у меня силу? С чем останусь я? Мир жесток, нельзя жить в нем, не ощетинившись во все стороны длинными острыми шипами. За последнее время я привыкла к силе и власти, которую она давала. Я даже сама собиралась выйти в королевы…
«Ты получишь все, что только захочешь. Мир подчинится тебе и сам упадет к твоим ногам», — горячо зашептала тьма, почувствовав во мне слабинку. Маленькую трещенку, куда тотчас устремились ее щупальца. «Впусти меня, впусти», — настойчиво просила она.
