В комнате вдруг становится нестерпимо жарко.
– Я… мне надо на воздух, – задыхаясь, говорю я и, спотыкаясь, выхожу на задний двор.
Двор – это просто клочок сухой земли и пожелтевшей травы. Но мне становится легче, когда прохладный ветерок щекочет мою кожу, и я слышу шелест листьев лимонного дерева, что растет посреди двора. Оно еще не подарило нам ни одного лимона. Как там поется в любимой песенке отца?
Лимонное дерево, ты очень красивое,
И сладки твои цветки.
Это была какая-то аналогия с коварной любовью, но всякий раз, когда отец напевал ее, я думала только о том, как мне хочется съесть лимон. И это было первое, что я попробовала, когда оказалась в инкубаторе. Радостная, я откусила его прямо с кожурой, и от кислоты меня едва не перекосило.
– Ты стала другой.
Я резко поворачиваюсь. Хэзел сидит на перевернутом ведре у стены дома. Я даже не заметила ее.
– Мама тоже так говорит. – Я все еще задыхаюсь.
Она изучает меня. Глаза у нее проницательные и умные. Я снова ловлю себя на мысли, насколько она похожа на нашего отца.
– Она сказала, что завтра ты идешь на Аукцион, – говорит Хэзел. – Поэтому тебе разрешили повидаться с нами.
Я киваю.
– Они называют это Днем Расплаты… когда ты расплачиваешься по счетам своего прошлого, чтобы начать новую жизнь. – Сама не знаю, почему я это говорю. Фраза, которую я сотни раз слышала из уст смотрительниц, оставляет горький привкус во рту.
Хэзел встает.
– Вот кто мы для тебя? Те самые счета, по которым надо расплатиться, прежде чем ты уйдешь навсегда, чтобы жить в каком-то дворце в Жемчужине?
– Нет, – ужасаюсь я. – Нет, конечно же, нет.
Ее руки сжимаются в кулаки – в точности как у меня, когда я злюсь или обижаюсь.
– Тогда почему ты здесь?
Потрясенная, я качаю головой.
– Почему?.. Хэзел, я здесь, потому что я люблю тебя. Потому что скучала по тебе. И по маме, по Охре. Я скучаю по вам каждый день.
– Тогда почему ты ни разу не написала мне? – кричит Хэзел, и ее голос обрывается, как обрывается и мое сердце. – Ты же обещала мне писать. «Не важно, что», – сказала ты. Я каждый день ждала от тебя письма, но ты не написала мне ни строчки!
Ее слова сыплются на меня колючим градом. Я думала, что она забыла то обещание. Тем более что оно было заведомо невыполнимым.
– Хэзел, я не могла. Нам не разрешают писать письма.
– Могу поспорить, ты даже не пыталась, – цедит сквозь зубы Хэзел. – Ты слишком дорожила всей этой роскошью, новыми шмотками, свежей едой и горячей водой. Ведь там ты получила все это, я знаю, поэтому хватит врать.
– Да, получила. Но неужели ты думаешь, что я бы не отдала все это обратно, лишь бы снова жить с вами? Чтобы снова укладывать тебя в кроватку, петь тебе колыбельные? Чтобы в дождь мы могли лепить пирожки из грязи и кидаться ими в Охру, когда он не видит? – Картинки оживали перед глазами и ранили душу. Подумать только, какой жизни меня лишили. Да, в бедности, но зато счастливой. – Неужели ты действительно думаешь, что я променяла свою семью на водопровод и тряпки? У меня не было выбора, Хэзел, – говорю я. – Мне не оставили выбора.
Хэзел молчит, но, кажется, мои слова ее не убедили. Я делаю шаг ей навстречу.
– Каждый год я праздную твой день рождения, – продолжаю я. Знаю, что рискую, потому что на мне передатчик, но сейчас меня это не волнует. – Я прошу их испечь торт, шоколадный с ванильным кремом, и они пишут на нем твое имя зеленой глазурью и вставляют свечку, а потом мы с моей подругой Рейвен поем тебе поздравление «С днем рождения».
Мы делаем это и в день рождения брата Рейвен, и в день рождения Охры.
Хэзел прищуривается.
– Правда?
Слеза стекает по моей щеке и падает на уголок рта.
– Иногда я разговариваю с тобой после отбоя. Я рассказываю тебе анекдоты, которые слышала, истории про своих подруг и про то, как мы живем в инкубаторе. Я скучаю по тебе каждый день, Хэзел.
Внезапно она бросается ко мне и обнимает. Я крепко прижимаю ее к себе, чувствуя, как сотрясается в рыданиях ее хрупкое тельце. Потоки слез струятся по моим щекам, скатываясь в ее волосы.
– Я думала, что тебе все равно. – Ее голос звучит приглушенно, утопая в мягких складках халата. – Я думала, ты бросила меня навсегда.
– Нет, – шепчу я. – Я всегда буду любить тебя, Хэзел. Я обещаю.
Я счастлива, что мне достались эти драгоценные минуты. Что бы ни принес завтрашний день, чем бы ни обернулся Аукцион, я благодарна судьбе за то, что, по крайней мере, провела последние мгновения на воле со своей любимой сестренкой.
На ужин в тот вечер – маленькая жареная утка, в которой больше костей, чем мяса, отварной картофель и несколько поникших стручков фасоли.
Я чувствую себя виноватой, вспоминая свои сытные ужины с изобилием свежих продуктов. А для моей семьи эта жалкая трапеза сродни праздничному пиру, которому позавидовала бы сама Курфюрстина.
– Охра принес сливки с молочной фермы, – восклицает Хэзел, дергая меня за рукав. – Мы сможем съесть мороженое на десерт.
– Какое лакомство, – говорю я с улыбкой, передавая Охре миску с картофелем. – Так ты работаешь на ферме?
Охра кивает.
– По большей части – да, – говорит он, накладывая себе на тарелку щедрую порцию картофеля. Мама забирает у него миску, пока он не опустошил ее. – Мне нравится работать с животными. Бригадир говорит, что через год я смогу научиться пахать. – Его распирает от гордости. – Я доволен, что попал на работу в дом Огня. Хозяева хорошо обращаются с нами, дают передохнуть, не задерживают после смены и все такое. У меня был друг – Сейбл Терсинг, помнишь его? Он работает в доме Света и рассказывает всякие страшилки. Бригадиры там ходят с плетками и не боятся пускать их в ход, а еще тебе могут урезать жалованье, если застукают на перекуре или…
– С каких это пор Сейбл Терсинг курит? – строго спрашивает мама. Охра заливается румянцем.
– Нет, я не имею в виду Сейбла, просто…
– Охра, клянусь памятью вашего отца, если я поймаю тебя с сигаретой…
– Мама, – Охра закатывает глаза. – Я лишь хочу сказать, что это несправедливо, когда ты не знаешь, как к тебе будут относиться в том или другом королевском доме. Должны быть закреплены общие правила, и, если их нарушают, работники могли бы обращаться к Курфюрсту.
– О, да, Курфюрсту больше заняться нечем, кроме как выслушивать жалобы каких-то мальчишек, – говорит мать. Но я не могу удержаться от улыбки.
– Ты говоришь, как отец, – подбадриваю я Охру. Он самозабвенно скребет затылок, закидывая в рот сразу несколько картофелин.
