— Расслабься, Ханна, — говорит он и целует мою шею, ухо. Я пытаюсь сделать так, как он говорит, и разрешить теплу путешествовать от груди к животу. Но я не могу остановить поток вопросов; они нахлынули и давят на меня из темноты.
— Что с нами будет? — спрашиваю я.
Он отстраняется, вздыхает, и протирает свои глаза.
— Я не знаю что ты… — Начинает он, и затем осекается, восклицая, — Черт побери! Смотри, Ханна. Светлячки.
Я поворачиваюсь в ту сторону, куда он смотрит. Какое-то время я ничего не вижу. Затем сразу несколько белых вспышек взрывается в воздухе одна за другой. На моих глазах все больше и больше выплывает огоньков из темноты — краткие искры кружатся вокруг друг друга, а затем снова погружаются в темноту, гипнотическая картина свечения и угасания.
Откуда ни возьмись я чувствую сильную волну надежды, и я смеюсь. Я нахожу его руку и переплетаю наши пальцы.
— Возможно это знак, — говорю я.
— Может быть, — говорит он и наклоняется, чтобы поцеловать меня снова, и мой вопрос «что с нами будет?» — остается без ответа.
Я просыпаюсь, окруженная солнечным светом, со жгучей болью в голове; я не помню, как добралась прошлой ночью до дома. Во рту кислый привкус, я, спотыкаясь, иду в ванную, чищу зубы и умываю лицо. Выпрямившись, я замечаю сине-фиолетовые пятна на шее чуть ниже моего уха — крошечные созвездия ушибов и лопнувшие капилляры.
Я не могу в это поверить. Он подарил мне Дьявольский поцелуй.
В школе нас всегда проверяют на поцелуи: мы встаем в одну линию с убранными назад волосами, и миссис Бринн проверяет наши грудь, шею, плечи и ключицы. Поцелуи Дьявола являются признаками нелегальной деятельности, симптомом того, что болезнь укоренилась и распространяется в крови. В прошлом году произошел один случай: в Диринг Оак Парке Уиллоу Маркс была застигнута врасплох с не вылеченным мальчиком, после чего провела несколько недель под наблюдением, когда ее мама обнаружила поцелуй Дьявола на ее плече. Уиллоу забрали из школы, чтобы вылечить ее за восемь месяцев до процедуры, и больше ее не видел никто.
Я рылась в шкафчиках ванной комнаты и, к счастью, нашла старый тюбик тонального крема и желтоватый корректор. За слоем косметики поцелуй выглядит не более, чем светло-голубое пятно на коже, и чтобы скрыть его, я завязываю хвостик над правым ухом. Мне нужно быть очень осторожной в течение нескольких дней, я ходящий знак болезни. Это одновременно и волнующе, и страшно.
Мои родители внизу на кухне. Папа смотрит утренние новости. Несмотря на то, что сегодня воскресение, он одет в деловой костюм и ест свои хлопья стоя. Мама разговаривает по телефону, наматывая на палец телефонный провод и иногда хмыкая в ответ. Я знаю, что она говорит с Минни Филлипс, которая работает в отделе регистрации, а ее муж — полицейский, поэтому они оба знают все, что происходит в Портленде.
Ну, почти все.
Я вспоминаю, как переплетались тела неисцеленных в темной комнате прошлой ночью — все они касались друг друга, что-то шептали и дышали одним воздухом — и чувствую прилив гордости.
— Доброе утро, Ханна, — произносит отец, оторвав взгляд от экрана телевизора.
— Доброе утро, — я осторожно сажусь на стул, поворачиваясь к нему левым боком, и насыпаю хлопьев себе в тарелку.
Дональд Сегал, министр информации, дает интервью на телевидении.
— Истории о сопротивлении сильно преувеличены, — спокойно говорит он. — Но тем не менее мэр принял во внимание волнения общества... будут предприняты новые меры...
— Невероятно, — мама вешает трубку телефона. Она берет пульт и выключает звук у телевизора. — Вы знаете, что мне только что рассказала Минни?
Я борюсь с желанием улыбнуться. Я знаю что. Об исцеленных людях можно сказать, что они предсказуемы. И это предположительно является одним из преимуществ процедуры.
Но мама продолжает, не дожидаясь ответа:
— Был один инцидент. Четырнадцатилетняя девочка и парень из CPHS. Утром их поймали, когда они пробирались по улицам. Это была одна из дочек Стерлингов. Младшая, Сара, — мама смотрит на папу в ожидании, но он ничего не говорит, и она продолжает. — Помнишь Колина Стерлинга и его жену? Мы обедали с ними у Спитанисов в марте.
Мой папа что-то пробормочет.
— Это так ужасно для се... — Мама резко останавливается, поворачиваясь ко мне. — Ханна, все в порядке?
— Мне... мне кажется, что хлопья попали не в то горло, — я задыхаюсь. Я встаю и тянусь за стаканом воды. Мои пальцы дрожат.
Сара Стерлинг. Должно быть, ее поймали на обратном пути домой, и вторая моя эгоистичная мысль, слава Богу, это была не я. Я пью воду долго и медленно, желая, чтобы мое сердце успокоилось. Я хочу спросить, что произошло с Сарой, но я не могу доверять себе, может случиться, что я скажу что-то лишнее. Кроме того, у всех таких историй одинаковый конец.
— Ее, конечно же, вылечат, — заканчивает мама, словно читая мои мысли.
— Она слишком молода, — выпаливаю я. — Вдруг что-нибудь пойдет не так?
Мама спокойно поворачивается ко мне.
— Если ты достаточно взрослый, чтобы заразиться, то ты и достаточно взрослый, чтобы быть исцеленным, — произносит она.
Мой папа смеется.
— Скоро ты будешь волонтером для СНДА. Почему бы не оперировать детей тоже?
— Почему бы и нет? — мама пожимает плечами.
Я встаю, держась за край кухонного стола, темнота охватывает мою голову, затуманивая взгляд. Мой папа берет пульт и снова включает звук. Теперь отец Фреда, мэр Харгров, на экране.
— Я повторяю, нет никакой опасности от, так называемого, "сопротивления" или опасности существенного распространения болезни, — произносит он. Я быстро выхожу из кухни. Мама говорит мне что-то, но я слишком сосредоточена на голосе Харгрова — "Мы объявляем политику нулевой терпимости к инакомыслию и нарушениям, которая сейчас необходима как никогда" — и не слышу что именно. Я перепрыгиваю через ступеньку, когда поднимаюсь к себе, и закрываю дверь комнаты, желая больше, чем когда-либо, запереть ее на замок.
