к сожалению, Бруно иногда бывает не слишком вежлив.
Шеф хмыкнул и с отвращением встряхнул Бруно:
– Не слишком вежлив? Это чересчур вежливое определение поведению этого недомужика.
Шеф отпустил Бруно и Ипатова. Колю предусмотрительно придерживал одной рукой. А вот итальянца не миндальничая отпихнул от себя в объятия любимого дядюшки:
– Татьяна, переведи! Если многоуважаемый синьор Диарелли хочет сотрудничать с нашим концерном, то ему придется отправить племянника в какую-нибудь командировку. Я не желаю его видеть рядом со своими сотрудницами!
Пожилой итальянец, выслушав перевод, часто-часто закивал и горячо заверил, что завтра на переговорах Бруно не будет. И вообще, он отныне займется совершенно другими делами.
Мы провожали глазами итальянское трио, пока мужчины не скрылись в лифте. Как только створки лифта захлопнулись, Борисыч грозно уставился на Ипатова:
– Ну? Петух гамбургский! Не мог кулаками не размахивать?
Коля скривился:
– Мне башню снесло от его идиотских обвинений в Анькин адрес! Не позволю всяким чернозадым итальяшкам оскорблять девушку, которая мне нравится!
Лицо Борисыча смягчилось. А Ипатов добавил:
– К тому же я аккуратно. Чтобы и воспитательский эффект был достигнут, и в членовредительстве нельзя было обвинить.
Шеф отвесил Ипатову увесистый подзатыльник:
– Ишь ты! Воспитатель выискался! Самого кто бы повоспитывал! Вот если бы вы с Мишкой не шлялись непонятно где, то и воспитывать никого бы не нужно было!
Коля обиженно потер затылок:
– Да кто же знал, что этот придурок настолько озабоченный!
– Да он еще до начала встречи раздевал Аню глазами!
Я ошеломленно оглянулась на воинственно настроенную переводчицу. Впрочем, удивилась не я одна. Шеф хмыкнул:
– Ладно. Будем надеяться, что Диарелли – здравомыслящий человек. И этого недоделка мы сегодня видели в первый и в последний раз.
Я поежилась под пристальным взглядом Борисыча:
– Аня, сильно пострадала?
Я передернула плечами:
– Несколько синяков. Просто неприятно.
– Как себя чувствуешь?
Я опять пожала плечами:
– Сносно. Но уже устала.
– Тогда иди отдыхай.
– Спасибо, Борис Викторович. Увидимся завтра.
– Я провожу! – Коля даже подскочил на месте.
А я поморщилась. Ипатов как с ума сошел в Италии. То только смотрел на меня. И то изредка. А то вдруг права начал предъявлять. И я не знала плакать мне или смеяться.
Ипатов не обратил внимания на мои гримасы и пристроился сбоку. Слава богу, даже не пытался взять под руку.
Мы молчали всю дорогу до моего номера. Но, когда я уже отперла дверь и понадеялась ускользнуть, отделавшись малой кровью, Коля ухватил меня за руку:
– Аня, погоди.
Я молча уставилась на Ипатова.
– Прости меня. Я не думал, что этот итальянский придурок решится протянуть свои клешни к тебе. Не уследил.
Я пожала плечами:
– Не бери в голову. Идиотов везде хватает.
Ипатов радостно улыбнулся:
– Ань…
Я осторожно выдернула свою руку из руки Ипатова:
– Коль, не надо.
– Я тебе не нравлюсь? Или у тебя кто-то есть?
Я посмотрела на напряженного Ипатова. Вот как ему объяснить?
Но пояснять ничего не пришлось. Коля догадался сам:
– Или ты до сих пор ждешь того му***, который тебя бросил?!
Я горько усмехнулась. Ипатову явно не понять, что творится у меня на сердце.
– Пусть будет жду. Не важно, Коля. Главное, что мне нечего тебе дать. Прости. Все не совсем так, как ты думаешь. Но итог от этого не изменится. Лучше не жди меня. И не надейся.
Наверное, я причинила Коле боль. Или просто ранила его гордость. Но Ипатов вдруг поджал губы. Молча, с каменным лицом отступил от меня, развернулся и ушел. Я смотрела на прямую, как палка, напряженную мужскую спину, и на душе было горько. Почему все так некрасиво складывается? Почему так несправедливо?
Глава 5
Заперев за собою двери гостиничного номера, я устало привалилась к двери. Нужно было снять проклятый костюм. Нужно было принять ванну. И, наконец, лечь. Но силы меня покинули ровно в ту минуту, когда спина Ипатова исчезла за ближайшим поворотом. Во рту стоял отвратительный привкус. И я спинным мозгом чувствовала приближение приступа. Нужно что-то делать.
Кое-как отлепившись от двери, я поплелась в ванную, на ходу стаскивая с себя ненавистный костюм. Не имея сил убрать вещи как положено, поморщившись от досады и накатывающей волнами боли, я просто уронила юбку на ковер. Блузка и пиджак легли на стоявший рядом с кроватью пуф, обиженно ежась на нерадивую хозяйку.
Едва я успела добраться до умывальника, как на подставленную ладонь упала первая алая капля. Пошла носом кровь. Голова закружилась. В глазах потемнело. И я едва устояла на ногах. Спасибо, было за что ухватиться.
Переждав первую волну приступа, я трясущимися руками выудила из шкафчика перекись и бинт. Нужно успеть затампонировать нос, умыться, выпить обезболивающее и добраться до кровати. Иначе упаду там, где накроет вторая волна.
Холодная вода немного прояснила мысли. Я оглядела себя в большом настенном зеркале – бледная до серости, губы под стершейся помадой отдают синевой, худая до невозможности, а в глазах ужас. Я не боюсь умирать. Но я боюсь того, через что придется пройти перед смертью. Это ужасно – умирать от лейкоза, зная насколько болезнь источит твое тело. Приходя на обследование в онкодиспансер, я видела собратьев по несчастью. Источенных, изъеденных болезнью. Словно кусочек искусственного меха, траченный голодной молью.
Кое-как остановив кровь, я заменила турунды в носу чистым бинтом. Проглотила сразу три таблетки. Стянула с себя чулки и белье. И, натянув ночную рубашку с Минни Маус на груди, измученно забралась под одеяло. Меня лихорадило и ломало. Приступ набирал обороты.
Сжимая зубами уголок одеяла, чтобы не стонать от боли, я металась по кровати в тщетных попытках найти позу, от которой меньше будет ломать тело. Комната перед глазами плыла и причудливо изгибалась. И, кажется, мутилось сознание. Потому что, изогнувшись в очередной