Он смотрит как бы одновременно на всех и одновременно со всеми разговаривает. При этом он совсем не стремится доминировать в беседе и, пожалуй что, говорит меньше других. Но при этом он легко удерживает все нити разговора в одном пучке, то и дело вставляя реплику то там, то здесь, и всякий раз это оказывается правильно и уместно. Он всех одаривает своей лучезарной улыбкой, и всем кажется (Танюша уверена, что и другим так кажется), что он разговаривает только с тобой одним/одной, и только ради тебя одного/одной существует на этой поляне. Стоит ему взглянуть – и ты понимаешь, что он уже знает о тебе все, все твои хорошие и дурные помыслы. Однако, повинуясь чудодейственной силе, что разлита в оранжевых всполохах на лицах людей, он тоже, как и Танюша, видит только хорошее, и так же, как она, влюблен сейчас во всех подряд. А может, он и всегда такой? – робко надеется Танюша. Он закуривает; Танюша сперва грустно вздыхает о его приверженности к пороку, но потом вдруг понимает, что теперь он нравится ей еще сильней, потому что к базовому чувству восхищения добавляется еще и острая жалость оттого, что он регулярно отравляет себя, такого доброго и славного. Он виновато оправдывается, как будто услышав ее мысли: мол, хотел продержаться до утра, да вот проклятый организм, давно впавший в зависимость, не дает… Странно, что он так стесняется: их солидный руководитель Ярик давно спокойно курит, то и дело ловко доставая угольки из костра, да и среди танюшиной группы двое курящих. Перед кем же ему неловко? А может… Нет, конечно же, это абсурд и наивное тщеславие. Он равно ласков со всеми, не выделяя никого, и уж конечно не стал бы обращать внимание на невзрачную женщину, которая намного его старше… Но волшебство вечера действует безотказно, и где-то в глубине души Танюша начинает верить, что, пока горит этот костер, пока его отблески отражаются на лицах, пока не наступило утро, разрушающее чудеса – до тех пор они все будут обитать в каком-то ином мире. В этом мире нет возрастов. В нем нет стареющих, увядающих женщин, потому что вообще ничего нет, кроме тех пятнадцати человек, что сидят сейчас у костра. Соответственно, ее, Танюшу здесь просто не с кем сравнить. Правда, есть Марианна, но она не женщина, она – богиня. Есть еще их Катя с Женей и наши Оля с Ксеней, которые тоже моложе и красивее Танюши, но все равно: в сумме получается шесть женщин, всего шесть на весь мир, и это – слишком мало, чтобы кого-то с кем-то сравнивать. Этот мир – вечность, в которую они случайно попали через волшебную щель посреди замерзшего леса. И даже когда вечер закончится – а он, увы, закончится, взойдет солнце, и потускневшие герои будут суетно и буднично собираться в дорогу – другая их ипостась (возможно, истинная!) навечно останется здесь, у костра, под черным звездным небом, под невидимыми на его фоне кронами сосен. И они всегда будут хорошими и добрыми, и будут любить друг друга, несмотря ни на что. И Танюша будет здесь вечно любоваться на случайно ниспосланного судьбой… да как же его зовут? Он, Он…
Наконец, тайна раскрылась. Сначала Ярик громко и разборчиво (он все время говорил так) обратился к нему по имени – Ион. Ион? Но как же это… Может, Ян? Или, на худой конец, Иона? Хотя нет, во времена его рождения – лет тридцать назад, стало быть - мудреные старославянские имена еще не вошли в моду. И тут, непонятно в каком контексте, в разговоре прозвучала фамилия – Криштяну. Ион с улыбкой вскинул голову ей навстречу, словно услышав что-то очень близкое. Так и есть, это его фамилия. Кусочки паззла сошлись. Ион Криштяну. Молдавия. Ну конечно! Единственная советская республика, говорившая на романском (романтическом!) языке, так же как Италия, Франция, Испания. Это в мыслях Танюши роднило ее с просвещенной Европой, хотя, глядя на молдавских гастарбайтеров, в это трудно поверить. К тому же, романские корни в молдавском языке прячутся за варварскими суффиксами – Криштяну, Боиштяну, Эминеску… Так думала Танюша, всей душой радуясь, что корни этого чудесного человека уводят именно туда, в Молдавию. А значит - в молдавские сказки, которые она обожала в детстве. Новая вводная помогла, наконец, поймать ускользающие подвижные черты и приложить их к имеющемуся в воображении типажу. И они сразу совпали. Вот черные, густые, длинные брови домиком, почти сросшиеся на переносице; под ними большие, глубокие, чуть итальянские глаза. Нос, конечно же, с горбинкой – иначе и быть не может, того требует прекрасный жанр. Лицо треугольное, и подбородок немного длинноват и островат – но и слава Богу, потому что с брутальным квадратным подбородком он был бы настолько хорош, что Танюша не посмела бы задержать на нем взгляда. А этот острый уголок придавал Иону что-то забавно-детское, что сразу разрушало ненужную правильность его средиземноморского лица. В узком пространстве подбородка помещались губы – мягкие, тоже сложенные треугольником. Из-за недостатка места они не смогли превратиться в так называемый «мужественный рот» - длинный и самоуверенный; никогда широко не открываясь, он важно роняет тщательно выверенные слова. А маленькому треугольному рту Иона ничего не оставалось, как все время улыбаться.
Теперь понятно, откуда в его речи эти мягкие завершения согласных и певучие гласные. Но с этим милым акцентом он произносил изящные фразы, выдающие больше, чем просто хорошее образование - а именно начитанность. Правда, он словно бы стеснялся этого; стоило ему в очередной раз «выдать» себя, как ему казалось, неуместно претенциозной репликой, как он стремился исправиться, окунаясь в простоту – но никогда не грубую, а лишь ласково-дружескую. Кто же он? Как здесь оказался? Может, он бывший студент, каким-то образом поступивший в российский ВУЗ, а затем постаравшийся зацепиться в более сытой, чем его бедная Молдавия, стране? Как жаль, что она этого никогда не узнает… А он тем временем снова, уже который раз за вечер, с улыбкой протягивает руку за ее кружкой, чтобы зачерпнуть ей чая из котла. Удивительно – она ведь даже не просила об этом, не осмеливалась – хотя и очень хотела чая, да все ленилась встать. Как он всегда успевает заметить, что ее кружка, спрятанная в ладонях, уже пуста? В последние несколько минут – эге, а она, оказывается, не спускала с него глаз! – он вовсе не смотрел на нее, а разговаривал с другими. Но стоило ей подумать, как было бы хорошо, чтобы… как он тут же повернулся и заботливо протянул руку за кружкой.
- В-вы… вы случайно не из Молдавии? – спросила она робко, словно надеясь, что он ее не услышит.
Но не тут-то было – он обладал способностью слышать любой звук, какой хотел, даже сквозь сплошные помехи чужие разговоров.
- Да, да! – Радостно блеснула улыбка, в черных глазах зажегся ласковый свет. – Но только не «вы», а «ты». Так и есть, из Молдавии!
- А как вы… как ты здесь ока…
Тут волна разговора позади Иона захлестнула его своим гребнем: Виктору оказалось очень важно, чтобы Ион срочно показал Даниле – ремонтнику танюшиной группы – какую-то особый, изобретенную Виктором фиксатор ботинка в креплении. Волна упала и разделила Иона с Танюшей.
- Я тебе потом все-все объясню, - пообещал он, протягивая к Танюше руку, словно не хотел ее отпускать. Но тело его уже повернулось к мужским собеседникам – выполнять свой долг, разыскивать лыжу, нести ее к костру и демонстрировать Даниле, нахваливая техническую сметку Виктора. – Все-все!
«Не успеешь», - вздохнула Танюша.
Так оно и вышло. Вскоре безмятежность посиделок нарушила подготовка шатра к ночлегу. Танюшу позвали вместе с другими стелить коврики, кто-то поспешил докалывать на ночь дрова, кто-то стал носить их в шатер, девушки принялись складывать их в поленницу – словом, ей было уже никак не вернуться на старое место, чтобы еще немножко помедлить с кружкой чая в руках. Да уже и некуда было возвращаться: замкнутый круг разорвался, люди, как по команде что-то вспомнив, стряхнули с себя блаженное оцепенение и включились в общее движение. Группа Иона тоже колола и носила дрова, тоже стелила коврики и раскладывала спальники в своем шатре. По всему лагерю слышались деловитые переговоры, возня и смех. Дежурные домывали на завтра котлы, владельцы вещей, что сушились у костра, собирали их для переноса в более надежную сушилку – в теплый тряпичный домик. Волшебство распалось на части. Но все же это оно, оно продолжается, просто в другом агрегатном состоянии, и так будет еще много ночей, так будет весь поход, - думала Танюша, ползая в шатре и поправляя пенки при слабом свете налобного фонарика. Вот только тебя я больше не увижу. Как это жаль! И как жаль, что уже много-много раз бывало так – чья-то добрая улыбка, потом робкая надежда, а потом – неизбежное расставание, когда понимаешь, что слишком много позволила воображению и что на самом деле никаких оснований для надежды не было…
