Про Лицию.
«После общения с ней душ можно не принимать. И лучше не злить ее в процессе. Электричество пойдет по мокрому насквозь телу со страшной силой. В этом и есть ее сила как боевой единицы Академии…»
Про Мастгара.
«На редкость музыкальный преподаватель. Его музыкальный свист знаком всем, кто не получил после него сотрясение мозга. От силы его музыки на окружающих пикируют с полок и шкафов тяжелые предметы. Домашний питомец — топор с самонаведением. Очень любит хозяина, на чужих кидается как собака».
Между двумя своими занятиями я то и дело бегала к доске и дочитывала, досматривала все, что не успела.
Не знаю, кто придумал этот шедевр для разрядки после академических будней, но Нобелевскую премию дала бы ему сразу, вне конкурса.
Лаборатория главного корпуса отличалась от нашей только несколькими лишними метрами и окном.
Также как и на моей кафедре, дальняя стена ее была выложена сейфами.
Надписи на них немного отличались от тех, что я уже видела.
«Кто придумал — тот и взрывается», «Осторожно! Не вздумайте применить эти формулы в домашних условиях! Если не умрете от смеха, погибнете от взрыва».
Наши, физические показались мне интересней.
Обнаружив, что в аудитории одни «медики» я поначалу обрадовалась. Что может быть хуже скандров, рассуждала я. Только еще больше скандров.
И, по традиции, ошиблась.
Не прошло и десяти минут от начала занятия, как аудиторию заполнил гул голосов.
«Болтун, находка для шпиона», — говорил о тех, кто не умолкает даже чтобы поесть или попить мой отец. Таких находок в лаборатории было целых сорок пять.
Каждый стремился чем-то поделиться, а со мной, с соседом или с котом за окном уже не столь и важно.
На объяснение техники безопасности ушло двадцать минут от полуторачасового занятия. Каждые несколько минут я прерывалась, чтобы навести порядок.
Мои замечания раз от раза становились все креативней и креативней.
Начинала я со скромных:
— Всем, кто хочет дожить до конца пары, тихо!
— А ну прекратили шушукаться! Или языки в узлы завяжу!
Закончила уже немного более жестко:
— Всех, у кого длинный язык, подожгу пятки!
— Для тех, у кого слишком длинный язык сейчас принесу палечную гильотину. Укорочу все, что плохо торчит враз.
Мой суперкреатив обеспечивал тишину всего на десять минут дольше, чем скромные замечания.
Боюсь, студенты просто долго расшифровывали понятие «палечная гильотина». И пытались проникнуться моей мыслью. Почему за длинный язык поджигают пятки?
Когда шум и гам вновь прочно воцарился в аудитории, мне захотелось заткнуть уши и убежать прочь.
Взяв себя в руки, я обдумывала — что же делать, позволив студентам немного расслабиться. Удар лучше наносить тогда, когда противник ничего не подозревает.
Эти минуты мне запомнились на долгие годы.
Я узнала, что некоторые студенты пробовали секс в шкафу, а другие мыли голову раз в месяц. В их мире укоренилось суеверие, что помыв голову, отдаешь воде всю свою сексуальную силу. Мне, конечно, импонировала мысль, что сексуальную силу «медики» ищут в голове, а не там, где у Вархара меч наголо. Но я предпочла бы счастливое неведение о сексуальных подвигах и пристрастиях учащихся.
Кроме них, «медики» обсуждали только предстоящую войну. Точнее возмущались тем, что их туда не пригласили.
Делились — кто кому и когда откусил палец в драке — и не какой-нибудь — большой палец на ноге! Кто кому, когда и сколько выбил зубов и в какой шкатулке хранит сувениры.
Пока студенты хвастались друг перед другом боевыми и сексуальными подвигами, я медленно зажгла за спиной две шаровые молнии. Еще утром Мастгар дал мне повод гордиться собой. На голубом глазу поведал, что управлять молниями и магнитным полем, как я, способны лишь единицы. Большинство «ваяли электрооружие» и выпускали на волю. Создатель терял власть над собственным творением, как только оно отлетало на несколько шагов. Не мудрено, что пожары тут обычное явление, подумала я тогда.
И вот теперь решила незамедлительно воспользоваться собственным уникальным даром.
Зная, что еще пожалею о своей новой педагогической методе, взвизгнула, переходя на ультразвук:
— А ну сбавить голоса на тридцать-сорок децибелл!
И запустила молнии в ряды студентов. Не без моей помощи огненные шары четко нацелились на пятые точки болтунов.
Не ожидая такой «подставы» они заскакали по аудитории как горные козлы, перепрыгивая через стулья и парты. Некоторые даже попытались просочиться в сантиметровые зазоры между шкафами и стенами.
Вот что я называю эффект неожиданности. И никакого электрошока не надо.
Несколько раз молнии почти долетали до мишени, и студенты припускали сильнее. Дыхание жара в… самый низ спины придавало им силы, открывало второе дыхание.
Минут пятнадцать «медики» метались по аудитории, пока не начали терять концентрацию и слабеть. Сталкивались друг с другом, встречались со стенами и падали куда попало.
Те немногие, кому особенно повезло растянутся на электрических установках, исполняли танец нервного моржа. Припав грудью к незащищенным, как частенько водилось в Академии проводам, дрыгали руками и приподнимали головы, издавая нечленораздельные звуки. Что-то вроде «Мымымммм».
Самые умные бросились к подоконникам, стремясь вырваться наружу. Всего-то восьмой этаж, мелочи жизни. Но их подвела смекалка товарищей. «Самых умных» оказалось слишком много, и студенты застряли, зажатые между товарищами и рамами. Мне вспомнился мультфильм про Винни Пуха и мучения сладкоежки, застрявшего в дверях дома Кролика. Смех вырвался из горла. Сначала я сдерживалась, глядя на вертлявые ягодицы в окнах — они крутились и ерзали, в тщетной попытке высвободиться. Но нервные потрясение последних дней уложило мое самообладание на обе лопатки, и я расхохоталась.
Студентам, над которыми гордыми буревестниками все еще реяли шаровые молнии, мой смех показался зловещим. Они даже вздрогнули. И это подвело тех, кто притаился под партами. Ба-бах! Бум! Хрясть! Затылки встретились со столешницами, столешницы возмутились треском, и сбросили с себя несколько увесистых установок. «Ой!» «Ай!» «Огоооо!» взвыли студенты, которым удалось спасти пятые точки от молний, но не удалось сберечь от ударов тяжелых предметов.
Два «медика», почти просочившиеся в зазор между шкафом и стеной дернулись и — предсказуемо — шкаф покачнулся и упал. Я давно уяснила — местная мебель никогда не погибает одна, неизменно нанося обидчикам ответный удар. Шкаф аккуратно приземлился на стол, неподалеку. Под столом уже было облегченно вздохнули студенты. Но тут из шкафа посыпались ручки, ножницы и пилки для ногтей. Тому, что среди лабораторного инвентаря больше пилок для ногтей, чем брошюр и ручек, я даже не удивилась. Студенты сжались под столом, пока шкаф цинично вонзал в зазоры половых плит и столешницу один острый предмет за другим. Наконец, пилки закончились. И студенты вздохнули с облегчением. Но рано они радовались.
