— Мы виноваты, верховный, Турин опускается перед шаманом на одно колено, склоняет голову. — Лучшие из нас погибли. Мы же трусливо попрятались по дальним деревням в надежде, что беда минует сама собой. Что все снова станет, как прежде. Но мы ошиблись.
— Все мы ошибались, — вздыхает шаман и касается плеча Турина, призывая его подняться. — Вставай, воин. Твоя жертва велика — и предки видят ее. Они видят каждого из нас! — возвышает голос. — Не страшитесь, не сомневайтесь, не бегите. У нас нет иной земли, кроме той, на которой мы стоим. Не мор, не болезнь, но избавление. Ибо свобода приходит только через боль!
В толпе собравшихся слышатся крики поддержки, воинственные вопли, но не так много, как, скорее всего, хотелось бы шаману.
— О какой свободе ты говоришь, верховный? — делаю вперед еще один шаг. — Кому ты служишь? Чья воля говорит твоими устами?
— В тебе нет веры, Хёдд, — бросает зло. — Твоими думами владеют вовсе не собственные земляки, не собственный народ. Там поселился… — он красноречиво переводит взгляд на Кел'исса, — враг. И он нашептывает тебе. И ты не слышишь его лжи, не понимаешь всего обмана, коим он опутывает тебя, норовя снова сделать своей послушной куклой.
Как ни больно это осознавать, но именно послушной куклой я и была до того, как пришло известие о гибели Кела. И каждый из присутствующих здесь имеет полное право меня в этом обвинить.
Вот только молчать, как сделала бы раньше, я не буду.
— Моя вера прямо сейчас излечивает людей, шаман! — говорю с вызовом. — Кто-нибудь видел, как выздоровел хоть один человек, пораженный мором? — обращаюсь ко всем.
В ответ лишь отрицательное поматывание головами.
Прошу своего охранителя привести мальчика и мужчину со шрамом.
— За тобой идет смерть, — смотрю на брата. — Это не искупление — это истребление, Турин. Истребление твоего собственного народа. Я не знаю, кто и что наговорил тебе, что ты, благородный воин, решил уничтожить всех нас в угоду тварям из другого мира.
И снова гул среди собравшихся.
Мои слова резки, я обвиняю собственного родственника — и люди не останутся к ним равнодушны.
Когда Эйстин приводит первых поправившихся, люди снова замолкают. Но лишь на мгновение, потому что потом из толпы отделяется одинокая фигура женщины.
— Мама, — кричит мальчик и бежит к женщине.
Их обступают, тянут руки к мальчику, кто-то подходит к мужчине со шрамом. Вопросы- вопросы, попытки просто прикоснуться.
— Черная магия! — во все горло кричит шаман. — Она ведьма, спевшаяся с чернокнижником!
— Или Духи отвернулись от тебя, шаман?! — не отказываю себе в удовольствии ощериться, глядя, как его лицо покрывается красными пятнами. — Или все твои слова — ложь?
Все это очень неправильно, всем этим препирательствам не должно случаться в одном народе. Нам и без того сложно, чтобы еще рвать друг другу глотки и пытаться заслужить одобрение ничего не понимающих прохожих. Но я не вижу иного способа противостоять его лжи.
А Турин, между тем, немного отступает, позволив разошедшемуся шаману вести разговор в одиночку.
— Никто не знает, здоровы ли эти люди, — шаман указывает на мальчика.
И его мать тут же заслоняет его собой.
— Нам не нужна твоя помощь, верховный, — говорю я. — Не нужны твои лживые слова. Не нужны даже твои откровения, потому что в странной надежде удержать в руках правоту ты обратился к тому, кто ведет за собой тьму. Мне больно об этом говорить, но разве ты не видишь, кем стал мой брат? Разве не видишь силы, сокрытой за его мертвым взглядом?
— Тебя сожгут, ведьма, — сжимает кулаки шаман. — Взять ее! Во имя Духов! И проклятого чернокнижника. Вот откуда все наши беда. Неужто не помните вы, что именно с его возвращением начался мор? Предки дали нам последний выбор — биться и победить или остаться в стороне и издохнуть, точно скот!
— Я предлагаю выжить и победить.
По сути, наша перепалка — прямое нарушение установленных халларнами правил относительно всевозможных крамольных разговоров. Мы все преступники. Да только что теперь с того толку если каждый день для всей Гавани может стать последним?
— Вы все хотите, чтобы предки вас прокляли? — оглядывается шаман, когда понимает, что никто не вяжет мне руки.
Неправильно будет сказать, что его слова вообще не нашли ни одного благодарного слушателя. Тут и там вижу воинов, готовых выполнить его приказ, но их не так много, чтобы они рискнули выйти против остальных. А Турин и его люди отчего-то совсем не торопятся ввязываться в открытую драку, хотя я, признаться, была уверена, что именно для этого они и пришли.
— Никогда еще ведьма не уходила от праведного людского гнева! — шипит шаман и достает нож. — Кто встанет на пути служителя Духов — распростится с вечной своей душой.
Он шагает ко мне, но тут же замирает.
— Хватит игр, — на мое плечо ложится рука Кел'исса. — Если у старого дурня черви выгрызли мозги, это не значит, что все остальным должны слушать его бредни. А касательно Турина… я бы очень хотел попросить его людей снять с лиц маски. Возможно, там мы увидим нечто, что станет много убедительнее любых слов.
— У тебя здесь нет власти, чернокнижник, — указывает в его сторону шаман.
— Возможно, да. Возможно, нет. Возможно, я мимо проходил. И увидел, как ты встал не на ту сторону. Хорошо, дело твое. Каждый имеет право повеситься. Но делай это один, шаман. Не тащи за собой людей. Пусть поживут.
— Чтобы ублажить еще какие-то твои прихоти?
— Чтобы самим решить, что делать. Без шантажа и угроз старого козла.
Не верю, что слышу подобное от заклинателя Костей. Но вряд ли он по-настоящему так думает, скорее, чтобы насолить верховному.
— Ладно-ладно, — неожиданно снова подает голос Турин. — Я всего лишь хотел поговорить с любимой сестренкой и образумить ее. Но не получилось — бывает. Не стоит спорить, а то еще кто-нибудь случайно поранится.
Он бросает топор одному из своих людей и медленно идет ко мне.
— Прости, Хёдд, я, правда, хотел, как лучше. Не держи на меня зла. Думал, что смогу помочь, думал, что все вернем к тому, как было прежде.
Он совсем рядом, всего в паре шагов, и я снова очень надеюсь, что Келу хватит терпения устоять за мной. Никогда прежде он не говорил из-за моей спины, никогда прежде не позволял быть первой, для него это точно непривычно и ново. И кто-то наверняка скажет- прячется за бабской юбкой. Только подобное может прийти в голову человеку, который ничего не знает о Кел'иссе и его самоуверенности. Сейчас он дал мне возможность самой говорить с собственным народом, не лез до последнего, пока шаман не решил перейти последнюю границу. И я ему за это очень благодарна.
— Как прежде уже не будет, — говорю я. — И ты точно знал, какое зло принес в эти стены.
На этот раз Турин падает на одно колено уже передо мной и склоняет голову.
— Ты могла бы стать властительницей всего Севера.
— Властительницей пепелища, заваленного мертвецами? Нет, братец, ты хотел смерти всем нам.
Он медленно протягивает ко мне руку и замирает в ожидании.
Жду и я.
Не верю в его раскаяние и смирение просто потому, что и сейчас не увидела в нем прежнего Турина.
— Надеюсь, ты все еще там, — говорю, протягивая руку в ответ. — Я люблю тебя, Турин. Вернись ко мне. Ты не можешь просто исчезнуть.
Его пальцы касаются моих пальцев и прикладывают к своему лбу.
Мгновение — и он поднимает на меня взгляд. Отшатываюсь от той безумной ярости, что вижу там. Меня буквально окатывает не то жаром, не то холодом, я даже не могу понять, так кратко это состояние, но, тем не менее, оно оставляет во мне подобие саднящего ожога. Не человек, не зверь — существо, которое просто не может существовать в мире людей. Потому что нельзя так ненавидеть. Потому что такая ненависть обязательно сожжет изнутри.
Турин поднимается, разворачивается спиной и просто уходит, не сказав больше ни слова. Его люди уходят следом. Лиц они так и не открыли.
