Раньше одним из моих ценнейших качеств была возможность почувствовать «Синсар Дабх», но теперь этот навык мне больше не требуется. Раньше я лучше всех могла уничтожать Невидимых, но теперь боюсь доставать копье, чтобы не дать моему внутреннему монстру возможности проявить себя. Что порождает вопрос: а чем я хоть немного лучше средней ши-видящей? Вынужденная пассивность заставляет меня в последнее время слишком часто задумываться над этим.
«У тебя есть я. Ты можешь сокрушить их, не просыпаясь», — мурлычет мой внутренний демон.
Вместо этого я вздыхаю и возобновляю молчаливое чтение стихов, чтобы заглушить неуверенность в себе, вызвавшую комментарии Книги.
Рассерженная тем, что не могу видеть, я проталкиваюсь между Бэрронсом и Риоданом и успеваю заметить десяток вооруженных женщин, сгруппировавшихся вокруг центральной фигуры, которая стоит перед резным столом Ровены, но Бэрронс отталкивает меня назад и рычит:
— Оставайся там!
Его гортанный рык снова приводит к странному наслоению реальностей.
«Оставайся там, — рычит он в моем номере в «Кларин-хаусе». — Я хочу именно так».
«Но ты сказал, что я могу…»
«Твоя очередь наступит потом».
«Тут дело во мне, помнишь? Ты сам так сказал. И я хочу того, чего хочу сейчас».
У меня перехватывает дыхание, и я замираю. Что-то пытается вынырнуть из темных вод подсознания, и этому чему-то явно непросто, к его лодыжкам привязаны камни; этот пловец давно застрял в темной пещере, где ему суждено оставаться вечно.
Если только… каким-то образом… валун, блокирующий вход в пещеру, не сдвинется… не откатится в сторону, высвобождая фрагменты памяти, а те, как головастики, не рванутся к мирной поверхности моего сознания.
— Джейда сказала, что не принимает посетителей! — рявкает женщина.
— Опусти этот чертов пистолет, — приказывает Бэрронс, — или я тебе его скормлю.
— Остановитесь, и мы позволим вам жить, — продолжает женщина. — Ни дюймом ближе!
— Попытайтесь остановить меня.
«Попытайтесь», — эхом звучит в сознании. И в моей альтернативной реальности я слышу его голос: «Попытайтесь, мисс Лейн, просто попытайтесь».
— Отойдите от нее! — рычит Бэрронс. — Покажись, Джейда.
— Это вы отойдите, — отвечает женщина. — Кто за вами? Покажите немедленно!
«Двигайся, ублюдок!» — рычу я в «Кларин-хаусе».
— Вы немедленно уйдете, — говорит новый, холодный, монотонный голос.
Бэрронс смеется:
— Я уйду, когда буду к этому готов.
«Когда буду готов», — звучит эхо в моем маленьком номере. И Бэрронс сжимает руки на моих ребрах.
— Джейда, она здесь. Они притащили ее с собой! — кричит одна из женщин.
— Вам здесь не рады. Я не вмешивалась в дела вашего мира. Не вмешивайтесь и вы в мои. Вы об этом пожалеете, — говорит тот же холодный монотонный голос.
Мои ребра внезапно болят в обеих реальностях. Между спинами Риодана и Бэрронса я замечаю красивую женщину; ее волосы стянуты в высокий конский хвост, который спадает до талии.
Она уменьшается, когда у меня возникает странное туннельное зрение и я вижу только спину Бэрронса.
А потом его лицо, когда он вытягивает надо мной свое большое жесткое тело. Образы врезаются в меня, словно один кирпич за другим встает на место в моей голове, и я морщусь, закрывая глаза…
Бэрронс расстегивает пуговицы на моих штанах.
Он предлагает мне уговор. Если я не влажная, у нас не будет секса. Если влажная, будет.
Я влажная. Я чертовски влажная. Никогда еще в жизни я не была настолько влажной.
Бэрронс был прав. Со старшим братом Билли Джеймса и со всеми парнями до него, когда все заканчивалось, я недоумевала, по поводу чего такой шум.
Бэрронс был прав: если секс «совершенно нормален», он недостаточно хорош.
И в ту ночь, глядя на него снизу вверх, я знала, что прикосновение этого мужчины изменит мою душу, изменит меня навсегда, что секс с ним вынесет мне мозг ко всем чертям.
Моя сестра была мертва.
Мое сердце было разбито.
Я была беспомощна, моя жизнь не имела смысла. Я хотела, чтобы мне вынесли мозг.
А потом я оказываюсь на полу, и его большое, жесткое, прекрасное тело нависает надо мной, и я охвачена страстью, на которую и не думала, что способна, я хватаю его за ремень, расстегиваю молнию, чувствую, как он входит в меня, запрокидываю голову и рычу.
Живая. Невероятно живая.
— О боже, — выдыхаю я. — В ту ночь я занималась с тобой сексом. Всю ночь. И я даже не знала тебя, ты мне не нравился.
Бэрронс бормочет:
— А, черт. Не сейчас.
— Джейда, они ее выпустили!
— Ты уверена? — спрашивает холодная монотонность.
— Да, но… нет, подожди… да… Какого черта?
Риодан гремит:
— Я хочу видеть Джейду. Убирайтесь с дороги.
«Убирайтесь», — эхом звучит в моем мозгу. В «Кларин-хаусе» Бэрронс говорит: «Я даю вам время до девяти вечера завтрашнего дня, чтобы убраться к дьяволу из этой страны и с моего пути». А затем склоняется надо мной и начинает говорить голосом, который звучит тысячей голосов, бормочет древние слова.
Здесь, в аббатстве, я замираю. Он не мог этого сделать.
Он не стал бы этого делать.
Некоторые понятия священны. Пока не начинаешь вести себя, словно это не так.
— Ты использовал на мне Глас. — Мои губы немеют, язык едва ворочается. — Ты отнял у меня память.
— Сейчас не время для этого разговора, мисс Лейн, — кратко произносит Бэрронс.
— Не время для этого… — изумленно повторяю я. — У нас тогда было не время для этого.
— Да, Джейда, — поспешно говорит женщина. — Они ее выпустили!
— Бригитт, собери нужные предметы и немедленно возвращайся с ними, — приказывает холодная монотонность. — Приведи Сорчу и Клэр.
— Да, мать его, было не время, — огрызается Бэрронс. — И я сказал, мисс Лейн, мы обсудим это позже.
Бэрронс и Риодан исчезают и появляются снова в центре группы вооруженных ши-видящих. Оружие летит во все стороны. Наконец-то мне ничто не мешает видеть! Из размытой полосы движений я слышу звуки ударов и оханье женщин. Затем вижу дюжину ши-видящих, распластанных на полу, некоторые держатся за разбитые носы, кто-то щурит быстро заплывающие синяками глаза, одна прижимает к груди сломанную руку. Их оружие исчезло и лежит теперь сломанной кучей у дальней стены.
Риодан стоит среди упавших ши-видящих, застыв, словно камень, и смотрит на женщину, которая, должно быть, Джейда. Он издает звук, похожий на маленький взрыв, звук, который я никогда раньше не слышала ни от одного из Девяти: рваный, резкий вскрик чистого изумления и… страдания?
