— Бедняжка, — прошептал он, гладя ее по волосам и целуя в висок.
— Мне было так страшно, — она прильнула к нему, ища защиты. — А если бы что-то случилось с малышом?
— Ох, Сара, — Дэмьен тяжело вздохнул и привлек ее к себе. — Я никогда никому не дам причинить зло ни тебе, ни ему.
— А как ты думаешь, кто это был?
Он встал и заходил по комнате.
— Боюсь, это Баптиста, — сказал он, наконец.
— Она была твоей любовницей? — спокойно спросила Сара.
Он повернулся к ней, во взгляде его была боль.
— Только до того, как ты появилась. Не нужно презирать меня за это. Я искал утешения — какое мог найти.
— Я никогда не стану презирать тебя за это.
— Когда ты появилась, Баптиста пришла ко мне ночью и предложила себя. Но я отослал ее, и с тех пор не был с ней близок. Как только я увидел тебя, я понял, что ты — особенный человек. И с этого момента мечтал только о том, чтобы у нас все получилось так, как получилось.
— Значит, ты думаешь, что она сделала это из ревности?
— Весьма возможно.
— Но ведь это еще не все.
— А что еще?
И Сара рассказала о зловещем голосе, об амулетах. Он слушал с выражением тревоги и озабоченности.
— Почему ты не говорила мне об этом раньше? Подумать только, все это время ты была в серьезной опасности!
— Но ведь я не верила, что это опасно. Я относилась к амулетам, как к злому озорству, а что же до голоса, я не уверена, на самом ли деле слышу его или это кошмар. После гибели брата мне стали сниться кошмары. Когда я была в настоящем, я познакомилась с одной женщиной — мадам Тю. Она объяснила, что у того, кто досаждает мне амулетами, на уме что-то гораздо худшее.
— Это так! — воскликнул он. — Потом опять заходил по комнате и сказал: — Все. Завтра же утром Баптиста уйдет отсюда.
— А что если это не она?
— Кто же еще это может быть?
Сара покусала губу.
— Есть еще твоя тетка, — тихо сказала она.
— Ты, конечно, шутишь, — он коротко засмеялся. — Зачем тетке досаждать тебе амулетами вуду? Это же бессмысленно.
— Наверное, ты прав. И мадам Тюше сказала то же самое. И все же мне не хотелось бы, чтобы ты выгонял Баптисту без доказательств ее вины.
— Сара, она пыталась убить тебя!
— Если это была она, — заметила Сара. — Вот я думаю обо всем этом, и мне становится ясно, что меня просто хотели напугать. Женщина подняла шум, явно желая, чтобы я проснулась и увидела нож. Если бы она хотела меня убить, она могла бы сделать это, когда я сплю.
— Сара! — Со слезами на глазах Дэмьен обнял ее. — У меня сердце разрывается, как подумаю, что кто-то хочет причинить тебе зло. Ты точно не хочешь, чтобы я уволил Баптисту?
— Может, лучше поговорить с ней, предупредить? Завтра мы уже будем женаты, и тогда я буду чувствовать себя в безопасности.
— Верно. Ночью я буду охранять твою дверь, а потом съезжу в город за слесарем, чтобы он приделал к двери моей спальни хороший засов. Не беспокойся, в нашу брачную ночь нам никто не помешает.
Но в глубине души Сара все же была обеспокоена. Уместна ли здесь гуманность, привнесенная ею из XX века? Стоит ли сомневаться в Баптисте, если она явно виновна? Но нельзя же выгнать эту женщину — вдруг она не виновата? И потом, теперь с ней рядом будет Дэмьен.
Она несколько воспряла духом при мысли об этом.
Дэмьен расположился в кресле у Сариной двери, положив на колени пистолет. Он не сомневался, что именно Баптиста терроризирует Сару. У них действительно была связь, и в некотором смысле он был должником Баптисты. И все же зачем ей причинять зло Саре? Это он, Дэмьен, порвал с ней отношения, Сара за это не должна отвечать.
Утром он хорошенько допросит ее, и если его подозрения подтвердятся, то вышвырнет ее вон. Он не может рисковать жизнью любимой женщины и еще не рожденного ребенка.
Дэмьен одевался у себя, готовясь к венчанию: настроение у него было мрачное. После ужасного случая прошлой ночью он был готов сорваться в любую минуту.
Остаток ночи прошел спокойно, но тревога не оставляла Дэмьена. Утром он, прежде всего, пошел на кухню и поговорил с Баптистой. Та клялась и божилась, что она не виновата. Она умоляла не выгонять ее. Сам того не желая, Дэмьен был тронут, когда она сказала:
— Пожалуйста, мастер Дэмьен, мне некуда идти.
Колебания его усилились, когда он вспомнил о своих прежних отношениях с негритянкой. Несколько оттаяв, он сказал:
— Баптиста, я не хочу быть жестоким, но между нами все кончено. Ты знаешь, я никогда ничего не обещал тебе. Я люблю Сару, и она будет моей женой. Ты ничем не можешь помешать этому.
— Я знать, мастер Дэмьен. Только не надо меня выгонять.
— Ладно, — сдался он, в конце концов. — Оставайся пока что. Но если мисс Саре еще раз причинят какое-нибудь беспокойство, клянусь, я…
— Ничего больше не случаться с мисс Сарой.
Дэмьен угрожающе двинулся к ней.
— Значит, ты признаешь, что…
— Нет, сэр. Я не признавать ничего, но с мисс Сарой ничего не случаться. Я обещаю, мастер Дэмьен.
Дэмьен был несколько сбит с толку этим загадочным обещанием, тем не менее, позволил Баптисте остаться.
— Помни — твое будущее зависит от этого обещания, — предупредил он.
Теперь он спрашивал себя, не был ли он слишком мягок и не стоило ли просто взять ее и выгнать. Но Сара огорчилась бы, и день свадьбы был бы омрачен. Будем надеяться, подумал он, что ему удалось внушить Баптисте страх Божий. Он глаз не спустит с нее; при первой же попытке еще раз испугать Сару он выставит негритянку за дверь, не раздумывая.
Поговорив с Баптистой, Дэмьен уехал в город. Он купил Саре обручальное кольцо и привез с собой слесаря, чтобы тот навесил прочный засов на дверь его спальни. Он с удовлетворением посмотрел на новый блестящий засов на двери. Сегодня они будут в полной безопасности.
Подумать только, через несколько часов они станут мужем и женой! Когда Сара исчезла на этот раз, Дэмьен опасался, что она не вернется. Но она вернулась и согласилась стать его женой. Теперь самое главное его желание — чтобы она не выходила через переднюю дверь.
Конечно, Сара не удовлетворится сидением взаперти. Конечно, ей хочется во что бы то ни стало быть своей в его мире. Он вздохнул. Пока самое главное — удержать ее здесь, любить ее и защищать.
Сара и Дэмьен обвенчались в два часа дня в саду позади дома. Казалось, даже природа украсила себя ради этого праздника. Воздух был напоен запахами осеннего жасмина и жимолости. Цветы Олимпии — бархатцы, петунии, анютины глазки — распахивали лепестки, пестрея на клумбах по обе стороны невесты и жениха, стоящих перед священником в красном облачении. Алтарем им служил сверкающий фонтан, и плеск падающей каскадами воды был лучше всякой музыки.
