Оллину даже не хотелось, чтобы стало проще, нет.
Под кожей разливалась кислота и болело в груди. Там, где, по поверьям, должна быть душа.
Залить и ее, утопить эту боль, чтобы не смела поднимать голову.
Забыться. Умереть хотя бы временно.
Он зашел в спальню и невольно заскрипел зубами. Здесь все пропахло Айрис, запах не выветрился с прошлой ночи — той единственной ночи, когда они были вдвоем и казалось, так будет всегда. Оллин потянул носом, почувствовал, как удлиняются зубы аватара… Наверное, Айрис просто его пожалела. Или думала, что переспит с ним в обмен на Мику. Столь мастерски, умело… лгала.
Он снял пиджак, аккуратно повесил его на спинку стула, потом уселся на ковер, прислонившись к кровати. Здесь аромат Айрис казался сильнее всего, и Оллин с трудом удержался от искушения содрать пропахшую ею простыню, уткнуться в нее лицом, обмотать шею…
Мысль внезапно показалась забавной и дельной. А что? Утром придут, а император Рамелии уже отправился в бесконечное путешествие.
Он ведь не сможет нормально жить без Айрис, так к чему приумножать страдания?
А вот она без него — очень даже сможет. Будет местной богиней для жителей Эрфеста.
Оллин открутил крышку на бутылке и медленно, примеряясь, сделал глоток. Рот обожгло, и раскаленный шар покатился вниз по пищеводу. С непривычки Оллин закашлялся.
А глубоко внутри возмутилась память Артемиса. Вешаться или топиться из-за бабы, да будь она хоть трижды парой? Ну что за глупости? Да вокруг тебя таких будут виться сотни, выбирай любую. И столько дел незаконченных на Рамелии, а ты — тьфу, слабак.
— Слабак, — согласился Оллин, делая еще один глоток.
А на Рамелии и правда дела еще не окончены, модификанты разбежались по лесам, теперь надо как-то организовать им быт.
Оллин опрокинул бутылку и принялся глотать крепкое пойло. Ему хотелось, чтобы утонула не только боль, ощерившаяся тысячами игл в груди, но чтобы пошли ко дну и все мысли. Хотелось тихой пустоты в голове, вот чего.
…Когда открыл глаза, было утро. Голова тут же взорвалась адским звоном сбесившихся бубенцов, Оллин со стоном впился пальцами в лицо, пытаясь унять дребезжащую круговерть. Когда ему это удалось, он уставился на лакированные туфли у самого лица. Мужские туфли. И, уловив запах Лайона, рассмеялся.
— Ну-ну, — прозвучало сверху, — не вижу ровным счетом ничего смешного.
— Иди к ларху, — отозвался Оллин, облизнул губы. Пить хотелось… нестерпимо.
— Племянник, не будь ты таким ребенком. Бабы — они такие. Да. Все до единой.
— А ты, видать, доволен?
— Да мне, честно говоря, было все равно, с кем ты в кровати кувыркаешься.
— Врешь. Ты бы хотел видеть моей законной женой Лилиан.
Дядя усмехнулся, отошел. Скрипнуло кресло.
— Да мало ли чего я хотел, — сказал он. — Но, пока ты тут дрых, я связался с Дармалем, и он мне прояснил ситуацию. Ну, племянничек, с таким раскладом было глупо надеяться, что она останется с тобой. Кто бы отказался стать живым богом целого мира, а?
Оллин мотнул головой, и бубенцы вновь завели свой хоровод.
— Нет… она улетела не поэтому…
— А почему же?
Оллин прикусил язык. Почему-то не хотелось рассказывать Лайону о той записи, на которой его целовала Лилиан. Дядя бы сказал, мол, если бы не хотела твоя Айрис улетать, то хотя бы выслушала. А так-то что? Да, может, она только и мечтала о том, как вернется на Эрфест и всем своим обидчикам шеи свернет.
— Будет тебе убиваться, — сказал Лайон. — Эти страдания вообще ни о чем. Баб вокруг — море.
«Я не хочу их, я хочу только ее. Потому что люблю только ее», — мысленно возразил Оллин и закрыл глаза.
Он снова услышал скрип кресла, звук шагов по ковру. Потом звякнуло стекло, зажурчала вода, переливаемая из графина. Лайон присел рядом на корточки, протянул стакан с чем-то розоватым и пузырящимся.
— Что это? Убери.
— Не будь дураком, выпей. Тебе полегчает. А у нас через два часа встреча назначена.
Оллин все же взял стакан. Сквозь мельтешение и звон бубенцов посмотрел на спокойное лицо дяди. И почему ему постоянно мерещится подвох в словах и действиях Лайона Делайна? Ведь ничего же плохого не сделал…
— Пей, — настойчиво сказал дядя, — и приходи в чувство. Император не может позволить себе такую роскошь, как любовь.
— Чтоб тебя ларх прибрал. Ты меня растил, специально растил для этого, да? Лучше бы меня убили… сразу…
— Ой дурак! — Лайон выпрямился и всплеснул руками. — Давай глотай уже лекарство. На нем целая планета, а он сопли развозит. Не стыдно, а?
Стыдно не было.
Но, верно, дядя был прав. Не стоит вот так раскисать, когда надо управлять Рамелией.
— Давай я отрекусь от трона. Кто там следующий его наследует? Ты?
— Не беси меня, племянничек. — Зеленые глаза Лайона угрожающе сверкнули. — И прекрати нести чушь. Ведешь себя хуже бабы истеричной. Да знай я, что такое будет, сам бы еще раньше эту Айрис пришиб!
— Не смей… — прохрипел Оллин. — Только попробуй что-нибудь ей сделать!
И как-то отстраненно подумал, что он мог бы убить дядю прямо сейчас и все обставить так, словно произошел несчастный случай, и замять расследование… И в итоге ему бы за это ничего не было.
— Иди умойся. Через полчаса завтрак, племянничек.
Вот и поговорили.
* * *
Он не умер, нет. Но, кажется, и не жил больше. Как будто снова поместили под стеклянный колпак, пыльный, едва пропускающий свет.
Каждое утро Оллин поднимался с кровати, зачем-то умывался, приводил себя в порядок, одевался, устраивал приемы, деловые встречи, конференции. Что-то говорил. Подписывал бумаги, правда, внимательно вчитываясь и внося поправки по своему усмотрению. Дядя давал все меньше советов, наблюдал из противоположного угла зала, предпочитая находиться в тени. Оллин ловил на себе неприязненные и недоумевающие взгляды. Всем не очень нравился новый император. А ему было наплевать.
Потом взгляды эти стали угодливыми. После того, как он тяжелым пресс-папье едва не расколотил голову одному особенно ярому ненавистнику модификантов. Но помешали. Охрана оттащила в сторону, мол, остановитесь, ваше величество, нельзя же так.
Его стали побаиваться, и осознание этого факта не вызвало ничего, кроме довольной ухмылки. Боятся? Прекрасно, пусть боятся и дальше. Артем ис Делайн никогда ведь не был нежной овечкой.
Потом как-то к нему подошла Лилиан и с приторной улыбкой спросила, как у него дела. Оллин сухо ответил, что дела идут неплохо и что он вполне справляется с должностными обязанностями правителя планеты. Лилиан потупилась, а затем спросила жалко:
— Может, сходим куда-нибудь?
И тут Оллина словно перетряхнуло всего. Он взглянул в кошачьи глаза Лилиан, надеясь увидеть в них хотя бы крупицу раскаяния. Не увидел. Наклонился к ее лицу, втянул приторный запах духов и прошипел:
— Никогда — слышишь? — никогда больше не подходи ко мне. Если не уймешься, я тебя задушу, выпотрошу, а кишки развешу по дворцу.
И он не шутил в тот миг. Потому что вся горечь вынужденного одиночества из-за того, что гадина Лилиан отправила сообщение Айрис, накрыла его с головой. Он даже не подумал о том, что Айрис могла и сама, без всяких сообщений, улететь на Эрфест и быть там богиней. Он ненавидел Лилиан так, как можно было ненавидеть человека, из-за которого потерял все.
Лилиан побледнела и попятилась. Но поняла. И больше не подходила. На тех приемах, где они бывали вместе, наблюдала за ним издали. Оллин постоянно чувствовал на себе ее тяжелый взгляд, но не оборачивался. Ему было наплевать на Лилиан — равно как и на всех прочих.
Зато он впервые побывал на землях резерваций, где раньше держали модификантов. Побродил среди вырытых в глиняных обрывах нор, не обращая внимания на то, что пачкает великолепные дорогие дизайнерские брюки. Свита его уныло шла следом, недоумевая, зачем его величество здесь. А его величество в который раз пытался убедить себя, что все сделал правильно, соглашаясь на предложение дяди.
