Эрик заметил слезинку, скатившуюся по виску Тани, склонил голову у нее над грудью, ладонью провел по ее бедру. На устах сама собой расцвела улыбка. Вывернуть наизнанку внутренний мир женщины, увидеть всю его трогательность, чувствительность и ранимость. Разве есть что-либо прекраснее этого?
Эрик чувствовал, что еще немного и Таня расплачется, тем самым одним махом разрушив то единение, что жило сейчас между ними. Йорис говорил не спешить, но, похоже, он и так затянул с сексом. Нет. Не с сексом, с проникновением, которое поможет ему еще больше раскрыть внутренний мир Тани.
Эрик спустился рукой по телу Тани к ее бедрам. Рука скользнула между ног женщины, раздвигая их. Эрик ощутил, как затрепетало тело Тани. Коснулся губами ее шеи и… замер, точно превратился в статую.
Его сознание снова подверглось атаке мыслей, заставивших его испытать угрызения совести. Он не может так поступить с Мелани. Он не может вот так взять и изменить ей с другой женщиной. Это будет несправедливо по отношению к ней, к их любви, их будущему. Невидимый судья требовал расстаться с Таней. Немедленно. Пока не свершилось самое ужасное. Как он посмотрит в глаза Мел, когда вернется домой, если совершит то, что собирается совершить.
Эрик закрыл глаза, ощутил дрожь собственного тела. Напряжение нарастало в нем с каждой секундой, а он не знал, как поступить, как сбросить с себя это безумие и вновь ощутить свободу в груди. Это казалось легко. Достаточно было слезть с кровати, одеться и уйти. И вместе с тем было невероятно трудно, трудно для человека, «застрявшего» внутри внутреннего мира женщины.
«Я могу предать Мел, поступив с ней так. И в то же время, не поступив так, я предам других женщин. Я чувствую, что не могу поступить так и… и изменить Мэл также не могу… Тогда, давай, беги! – злость кольнула сознание Эрика. -Беги, как ты бежал от той незнакомки в парке. Как ты бежал от Лизы. И как будешь бежать всегда. Хотеть и бежать от своего желания! Ты – трус! Трус! Трус!»
Эрик почувствовал, как задрожали руки, державшие вес его тела, не позволяя ему упасть на Таню. Услышал, как скрипнула кровать, когда Таня под ним задвигалась. Но не обратил на это внимания, погрузившись в водоворот того хаоса, что усиливался в голове.
– Сумасшествие… Это сумасшествие, – одними губами шепнул Эрик. – Черт бы побрал это Искусство… Нет. Не говори так. Благодаря Искусству ты можешь то, что не могут другие мужчины. Ты можешь…
– Свали, – Таня оттолкнула его, и он повалился набок. Женщина поднялась с кровати и начала одеваться. – Я же говорила. Теперь у меня пропало какое-либо желание заниматься сексом. Доволен?
Эрик лежал на спине, набросив на ноги одеяло, и смотрел в потолок.
«Ты этого хотел?.. Что ж, по крайней мере, твоя совесть перед Мел осталась чиста. В какой-то мере».
– Знаешь, – Таня натянула на бедра юбку, затем застегнула пуговицы на блузке и присела на край кровати, чтобы обуться. – Не ожидала от тебя такого… Ну да ладно. Звони, если что, – Таня достала из сумочки визитку и бросила на кровать, затем развернулась и направилась к входной двери. В прихожей она задержалась бросить взгляд в зеркало, висевшее на стене, поправила воротник блузки, прическу, махнула на прощание Эрику и вышла из номера.
Эрик ничего не сказал, только посмотрел ей вслед. Когда же Таня закрыла за собой дверь, отвернулся к окну. На улице было на удивление тепло и солнечно. При виде такой погоды на сердце становится легко и весело. Но вот в груди у Эрика было неспокойно, гремел гром и сверкали молнии, предвестники ненастья, ненастья, которому он был даже рад.
Эту ночь, как и многие предыдущие, Эрик спал плохо. Похоже, это начинало входить в привычку. Сон никак не желал посещать его голову. А вот мысли, сомнения и страхи – эти нежеланные гости – ломились в его сознание толпами. Казалось, они даже соревнуются между собой, кто первый займет там место, чтобы донимать его снова и снова и гнать прочь сон, в один миг ставший таким желанным. И сон, будто обиженная любовница, не спешил возвращаться, бродил где-то по закуткам сознания, обещая, но не выполняя обещаний.
Эрик открыл глаза и уставился взглядом в окно. Лунный свет падал на стекло, проникал сквозь него и серебрился на подоконнике маленькими озерцами. Какое-то время Эрик смотрел на эти мертвые озерца лунного света, затем устремил взгляд за окно, где среди звезд одиноко плыла луна, холодная, гордая, мертвая.
Эрик подумал, было, не пойти ли прогуляться, но тут же отбросил эту мысль – не хотел нового приключения на свою голову.
На душе было неспокойно, будто кто потревожил осиное гнездо. О тишине и спокойствии можно было только мечтать и это несмотря на то, что вокруг было тихо и спокойно, как и долженствует быть ночному времени.
Эрик отвернулся от окна. Слуха достиг едва слышимый звук, звук дыхания, ровного и спокойного. Эрик посмотрел на Мелани, спящую рядом. В эти минуты ночного сна она могла сойти за Эйрену – древнегреческую богиню мира, настолько умиротворенным и безмятежным было ее лицо.
После того, что произошло между ним и Таней, а точнее того, что не произошло, он чувствовал себя так, словно «застрял между мирами». С одной стороны, что-то внутри него радовалось тому, что он все же не изменил Мелани. Но с другой стороны, ощущал нотки неудовлетворенности, растекающиеся по полю его сознания, заставляя сожалеть о том, чего между ним и Таней так и не произошло. Изредка ловил себя на мысли, что укоряет себя за то, что не окунулся глубже во внутренний мир Тани, удовлетворившись побегами, но не корнями.
Когда вернулся домой после встречи с Таней, испытывал даже нечто похожее на радость от того, что остался верен. Сожаление пришло уже потом, как и разочарование – в себе, в том, что способен на большее, но довольствуется малым. Винил себя в том, что все больше становится похожим на Йориса. Другого бы это могло только обрадовать – быть похожим на своего учителя. Разве не честь для ученика? Но не для Эрика. Быть похожим на Йориса Эрик не хотел. Хотел большего. Если Йорис не смог преодолеть себя, не смог преодолеть тот барьер, что возвело общество вокруг каждого своего члена, заставляя того действовать и даже думать в рамках приличия, установленных все тем же обществом, значит и он должен следовать рамкам, шаблону, искусственно определяющему, что такое хорошо и что такое плохо, не смея выйти за эти рамки, боясь… Чего? Общественного осуждения, непонимания? Но он в этом не одинок. На протяжении тысячелетий были те, кто не хотел мириться с догмами, были уже те, кого за эту индивидуальность вешали на виселице, сжигали на костре или расстреливали у стенки. Он знал об этом, так как в школе изучал историю. Но сейчас, казалось бы, бояться было нечего. Не те времена. И все же он боялся, боялся, ибо был частью общества, ибо привычка бояться впиталась в него с молоком матери, передавалась из поколения в поколение, устремляясь из «темного» прошлого в «светлое» будущее.
