— Что? — мрачно спросил он у Лайона.
Дядя как-то особенно внимательно смотрел на него, и в глазах холодного зеленоватого оттенка мелькало… разочарование?
— Тебе надо жениться, — просто сказал Лайон, — или завести любовницу. Но лучше жениться. Ты становишься нестабилен, и это проявляется тогда, когда не удовлетворены… хм, физические потребности.
— Последние десять лет ты не особо пекся о моей стабильности.
— Неправда, я предлагал…
— Что ты предлагал? — приподнял брови. — Ты предлагал поиграть мне в куклы? Подсовывал дешевый заменитель? И сейчас то же самое делаешь?
Лайон неспешно откинулся в кресле и налил в стакан воды.
— Как бы там ни было, Артемис, ты сам от всего отказался. Но то было там, где тебя никто не видел. А теперь ты на виду. Должен признать, у тебя есть все шансы превзойти… сам знаешь кого по мерзости характера. Но это все ерунда. Тебе нужна женщина.
Оллин тоже откинулся в кресле, побарабанил пальцами по столешнице. Ему очень хотелось сгрести эту чистую льняную скатерть вместе с посудой на пол и вцепиться дядюшке в глотку зубами.
— Ну давай, удиви меня. Предложи кого-нибудь. Кто у нас первая претендентка на руку и сердце императора? Лилиан?
Лайон раздраженно дернул щекой.
— Чем она тебе так не угодила?
— Я ее не хочу. Она мне не нравится.
— Ну, хорошо, хорошо. — Лайон сделал примирительный жест руками. — Не хочешь Лилиан, не надо, хотя я рассчитывал. Но у тебя во дворце бывает достаточно молодых женщин и девушек из хороших семей Рамелии. Выбрал бы уже кого-нибудь и забыл бы…
— Я забыл, — деревянным голосом ответил Оллин, — не беспокойся. Я понимаю, что высшая Эрфеста не снизойдет до какого-то правителя.
— Хорошо хоть это ты понимаешь.
В это время все та же официантка принесла горшочки с запеченным мясом и овощами, аккуратно расставила их на столе и, коротко поклонившись, удалилась. Оллин невольно проводил ее взглядом. Определенно она была похожа на Айрис. И глаза светлые, только не серые, а нежно-голубые, словно незабудки. И брови темные. И сама худенькая, с небольшой грудью. Запястья и лодыжки тонкие.
Только вот не наслаждаться этой красотой хотелось, отнюдь. Скрутить, сломать и причинить боль. Чтобы и она почувствовала, каково ему…
Оллин заморгал, отгоняя наваждение.
При чем здесь эта девчонка, она ведь ни в чем не виновата.
«Но она похожа, очень похожа… а значит, такая же», — нашептывала тьма внутри.
И слушать эту тьму отчего-то было приятно. Больно и сладко одновременно, как будто выдирал что-то лишнее из себя с корнями, отбрасывая назад, на дорогу…
— Ты меня слушаешь? — вырвал его из омута собственного мрака дядин голос.
— Слушаю, — кивнул Оллин.
Он снял крышку с керамического горшочка и принялся ковырять ломтики мяса. Пахли они восхитительно, только вот он уже давно не ощущал ни истинного аромата, ни истинного вкуса.
— Женись на ком-нибудь из могущественной семьи, ты обеспечишь себе поддержку. Возвращение модификантов в ряды граждан разворошило осиное гнездо. Твое положение сейчас как никогда шатко.
— Меня ненавидят многие, я знаю, — ответил Оллин. — Ну так что с того? Следующему, кто сядет на трон, достанется куда меньше ненависти, а, дядя?
— Пока что меня вполне устраиваешь ты. Пока что, — проворчал Лайон и сам приступил к трапезе.
Оллин невольно обернулся на цокот каблучков. Девчонка несла соусы и салаты. Шла, не смея поднять глаз. И — Оллин был готов поклясться — она чувствовала на себе его взгляд, тяжелый, изучающий…
— Женись на Лилиан, — повторил дядя. — Можешь иметь хоть толпу наложниц, но я хочу видеть свою дочь на вершине.
— Я ведь уже говорил, что скорее сдохну, чем подойду к ней ближе чем на метр, — равнодушно заметил Оллин.
— Да что ж такое, это, в конце концов, оскорбительно… — пропыхтел Лайон. — Ты не понимаешь…
Что именно Оллин не понимает, дядя не договорил.
Внезапно раздался странный звук. Металлический щелчок, которого здесь, в этом тихом ресторанчике, не должно было быть. Звякнуло стекло, что-то просвистело, и Оллин внезапно увидел, как пол прямо перед их столиком вспучивается огненным грибом.
— Ложись! — гаркнул дядя и сам метнулся куда-то в сторону, под стол.
Время как будто остановилось. Все чувства модификанта, все его возможности разом обострились. Оллин мог позволить себе потратить сотые доли секунды, чтобы увидеть за окном чьи-то темные силуэты, чтобы оценить, куда именно он должен отскочить, чтоб не задело или задело по минимуму. И точно так же он вдруг понял, что та девчонка, официанточка, считай, мертва. Стремительно пухнущий пламенеющий гриб сейчас захлестнет ее, обращая молодое и красивое тело в поджаренную на огне тушу.
На ее скуластом лице было написано удивление. Взгляд, не мигая, направлен в самую сердцевину чудовищного гриба, несущего смерть. И поднос, который она даже не выпустила из рук…
Оллин не раздумывал.
Он прыгнул, на ходу выпуская аватара. Одежда треснула, обнажая жемчужную чешую, но Оллин уже этого не почувствовал. Сбивая с йог девчонку, обволакивая ее собой, закрывая от пламенеющей смерти…
И в этот миг все-таки жахнуло.
С грохотом, с жаром, от которого плавилась и трескалась чешуя.
Аватар взревел, спину мгновенно скрутило такой болью, что она пронзила все его существо, почти гася сознание, унося в благословенную тьму.
Но что-то все же удержало на плаву, ближе к свету, и этим «что-то» были всхлипывания девочки.
Жива. Она была жива. Плевать на спину, на ожоги, на все…
Оллин услышал, как грохнула сбитая с петель дверь.
— Ваше величество!
Встревоженные, на грани паники, голоса охраны.
— Ваше?..
И тут же громкий, скрипучий голос дяди Лайона:
— Это модификант! Самозванец! Взять его! Самозванец! Артемис не был модификантом!
Оллин улыбнулся, оскалился в белое словно мел лицо официантки. Что-то вроде этого стоило ожидать от дяди. Интересно, это он покушение подстроил или только воспользовался ситуацией, чтобы спокойно и бескровно заменить упрямого племянника? Заменить без войн, без революций. Потом передать трон Лилиан, как и подобает правильному и действительно хорошему отцу. А самое главное, ударную волну ненависти, которую породил самый первый указ Артемиса Делайна, направить не на себя. На Оллина.
Он разжал лапы, отпуская на волю девчонку. По ее щекам катились крупные и чистые как бриллианты слезы. И одного взгляда на нее оказалось довольно, чтобы все сомнения отпали, осыпались луковой шелухой. Он все сделал правильно. Только ради этого и стоило остаться на Рамелии. Даже всего одна спасенная жизнь — достаточная награда за жизнь непрожитую и теперь уже потерянную.
А потом где-то рядом пол скрипнул под грузом шагов. Что-то тяжелое обрушилось на голову, пронзило болью затылок, и Оллин полетел в кромешную темноту.
* * *
Из темноты его выдернула опять-таки боль. Она прочно обосновалась во всем теле, простреливая по позвоночнику, пульсируя, расходясь волнами по спине и как будто стекая вязкими каплями куда-то в затылок.
Оллин с трудом разлепил веки — над ним тут же качнулся белый потолок, закружился, рассыпался серыми мушками. Оллин моргнул, пытаясь сфокусировать зрение, и ему это даже удалось. Если бы не терзали его невидимые железные когти, не рвали бы плоть… Он попытался шевельнуться — и не смог. Кое-как повернул голову набок. Оказывается, он лежал на медицинской кушетке. На спине. На сильно обожженной спине. Старательно зафиксированный так, что не шевельнуться. И первое, что пришло в голову: раз они, не церемонясь, положили на спину, значит, не планируют лечить. Вот и все.
Он устало прикрыл глаза. Облизнул пересохшие, потрескавшиеся губы. Пить хотелось жутко. Он усмехнулся. Ничего, осталось потерпеть совсем немного. И все, наверное. В голове — пустота. Ни мыслей особых, ни сожаления. Сколько ему той жизни осталось? Да и была ли это жизнь все двадцать восемь лет. На крошечном островке в компании когнитивного ассистента, которого он поначалу звал мамой…
