Макс посмотрел на стилизованное лишённое индивидуальности изображение.
— Вот оно как, — проговорил заглядывающий через плечо отец.
Парень смял листок и отбросил. Лицо было вполне узнаваемо. «Один из», о личности второго Грошев уже начал догадываться.
— Твое лицо тоже печатали на таких, — неожиданно произнесла мертвая девушка.
Многие думают, что блуждающие не способны ни на что кроме ненависти. И они правы. Но если уж их материя может сформировать руку, что бы взять в нее нож, то почему бы не сотворить подобие гортани, чтобы издавать звуки. Другое дело, что обычно им нечего сказать. Во чтобы не перерождались души после смерти, в них оставалось слишком мало от человека. Разве что память.
— Было дело, — Тилиф повернулся к девушке.
— Ты сидел? — удивился Грош, он почему-то считал Раимова неуловимым для корпуса.
— Нет. Она забрала заявление, — он прикрыл глаза, — До сих пор не знаю почему.
— Что ты сделал?
— А ты догадайся, — лицо Тилифа застыло, — Ты же умный парень, Малой, что мог сделать двадцатилетний бугай, мнящий себя пупом вселенной, с задавакой, давшей ему от ворот попорот? С красивой задавакой.
Макс скрипнул зубами.
— Заткнись, — вяло огрызнулся Шрам на стену, — Я может урод ещё тот, но ее не убивал. Она умерла спустя пару лет.
— Умерла? От болезни? — спросил Макс.
— От веревки на шее, — мужчина дернул плечом, и снова рявкнул в пустоту — Хватит! — и, отвернувшись, добавил, — С призраками проще, их можно обуздать, а это, — он махнул рукой, — Чтобы избавиться от глюков, надо отпилить голову.
— Хорошая идея, — вставил Грошев старший.
Впервые парень был с ним согласен.
— Ладно, — Шрам неловко поднялся, сдавлено застонал, когда пришлось опереться на раненую ногу, — Хватит жевать сопли. Я иду на выход. Все остальные могут либо следовать, либо идти к черту со своей моралью, — он поднял сломанный стул, и захромал к крайней правой выработке.
— Концентрация газа там может быть выше, — парень встал и осветил темное отверстие.
— Тогда начинай дышать через раз.
Вбитые прямо в стену металлические скобы заменяли лестницу. Тилиф спускался долго. Шипел, сквозь стиснутые зубы, иногда в полголоса ругался, пока, наконец, не повис на руках и не разжал их, упав на камень. Приземлился он плохо, издав отрывистый крик, и замер на месте, стиснув кулаки от боли.
Макс поймал в круг света его белое постное лицо и не нашел в себе сил для сочувствия.
До развилки они добрались минут через двадцать. И если концентрация газа и была здесь выше, то они этого не заметили. Призраки и видения остались выше, или надежно спрятались в их головах. Максу казалось, что он плывет в тумане. Если раньше картина расплывалась редко, теперь же она редко становилась четкой.
На решетку слива, о которой говорил Шрам, парень просто наткнулся, когда уже успел потерять счёт времени. Она была похожа на гигантский дорожный люк перегораживающий круглый ход, но не отлитый из металла, а сваренный из толстых четырёхгранных прутьев. Дужка, предназначенная для замка, была пуста.
— Раздолбайство, — подошедший Тилиф отставил сломанный стул и взялся за решетку, — Почему никто не додумался сбежать? Помогай, Малой, хватит нос воротить.
— Бежать? — прохрипел Макс, тоже хватаясь за прутья, — Знаешь, что делают, когда сбегает убийца? — он напряг мышцы, — Отпускают смертельный хвост, дают призраку его жертвы полную свободу, — железо заскрежетало и парень покачнулся, — Хвост найдет убийцу лучше и быстрее своры охотничьих собак. Он не отступит, не передумает, и не простит. Он последует за обидчиком на край света и дальше. Каждый убийца имеет право на такую же смерть, как и его жертва. Это право гарантировано мертвым лично императором.
— В каком замечательном мире мы живём, Малой, — петли взвизгнули и Шрам последним усилием сдвинул круглую решётку преграждающую бугристый, будто проеденный гигантским червём, коридор.
В лицо парню дохнуло терпким прохладным воздухом. Макс от неожиданности заморгал. Всего десяток шагов и темнота камня сменилась темнотой вечернего неба. Живого, наполненного ветром, шорохом листьев и запахами летнего остывающего дня. Кусты чуть качали ветвями приоткрывая уходящий вниз склон. Они выбрались.
Раздался шорох и жесткая рука обхватила парня за шею, фиксируя голову. Грош почувствовал, как теряет ориентацию. Небо с только что зажёгшимися звёздами завертелось словно в калейдоскопе.
— Шрам, — на выдохе позвал он, ощущая в ногах противную слабость.
— Не угадал, студент, — раздался у самого уха незнакомый голос.
Парень качнулся и в бок тут же вошла боль. Острая, жгучая, горячая. Макс закричал. На краткий миг боль вернула четкость сознанию. Мир собрался став кристально ясным и пульсирующим. Биение сердца переместилось куда-то в низ живота.
— Прости, Малой, — донёсся до него разочарованный шёпот, и он почувствовал, как боль хлестнула снова, когда что-то острое вытащили из его тела.
Хватка на шее исчезла, и Макс развернулся, желая посмотреть на того, кто загнал ему в бок несколько сантиметров стали.
Мужчина в камуфляже стоял позади и держал в руке покрытый кровью нож. Его кровью. Лицо оставалось совершенно спокойным. Грош никогда раньше не встречался с ним, но лицо он знал, как и несколько миллионов других жителей империи. Не раз видел этого человека на экране телевизора, когда все каналы воспевали героя спасшего из-под завала детей. Совсем недавно это же лицо смотрело на него с черного камня аллеи славы в Ворошках. С памятника на могиле Кирилова Антониана, с чьим призраком он сражался.
— Мне жаль, Максим, — повторил стоящий чуть поодаль Раимов.
Грош хотел что-то сказать, вернее, послать Шрама с его жалостью блуждающему в зад. Но в этот момент мир снова скрылся за размытой пеленой, и парень понял, что падает. Летит спиной вперёд на склон. Удар и боль багровыми искрами вспыхнула перед глазами. Кувырок, и снова удар, треск веток. Макс кричал, должен был кричать, но почему-то не слышал ни звука. Ещё два переворота и тело замерло. Каждый вдох отдавался мучительной пульсацией. Перед глазами снова оказалось ночное небо.
Грош закрыл глаза, покачивающееся сознание стало ускользать, боль медленно отдаляться. Сколько времени прошло в этом мутном покачивании, он не знал. Но когда он снова открыл налившиеся тяжестью веки, то понял, что глюки последовали за ним и сюда. Перед ним на коленях стояла Настя и плакала, то и дело склоняясь к его лицу и покрывая поцелуями. Он почти не ощущал касаний ее губ. Он хотел спросить, какого черта она делает, но понял, что не может ни открыть рот, ни поднять руку. Везение, отпущенное ему в этой жизни закончилось. Как всегда на самом интересном месте.
