Я не могу думать о падении, не подумав о полете.
Я могла бы взлететь, думаю я, если бы нашла способ смастерить крылья.
По дороге к станции я прохожу мимо заросшего Холма, когда слышу оклик: — Кассия Рейес? — спрашивает работница. Ее одежда на коленях заляпана грязью, как и у моей мамы, когда она погружается в работу. Совсем молодая девушка, на несколько лет старше меня, в руке она держит саженцы с длинными переплетенными корнями. Интересно, на посадку несет или выкорчевала?
— Да? — отвечаю я.
— Мне нужно поговорить с тобой, — говорит она. Из-за ее спины появляется мужчина. Они примерно одного возраста, и что-то подсказывает мне, что Они могли бы быть отличной Парой. Мне никогда не позволялось взбираться на Холм, и я оглядываюсь на буйно разросшийся лес за спинами рабочих. Интересно, каково это — побывать в таком диком месте?
— Нам нужно, чтобы ты отсортировала кое-что для нас, — говорит мужчина.
— Простите, — я возобновляю шаг. — Я сортирую только на работе. — Они не чиновники, и даже не мои начальники или руководители. Это не положено по протоколу, и я не буду нарушать правила ради незнакомцев.
— Это может помочь твоему дедушке, — говорит девушка.
И я останавливаюсь.
— Кассия? — спрашивает Ксандер. — С тобой все в порядке?
— Да, — отвечаю я. Я все еще смотрю на свою руку, желая, чтобы я могла сжать ее посильнее вокруг оставшейся части воспоминания. Я знаю, что это относится к потерянному дню красного сада. Я уверена в этом, хотя и не могу сказать, почему.
Ксандер, похоже, собирается сказать что-то еще, но дети снова возвращаются в своей игре, нарезая круги вокруг деревенского камня. Они громко смеются, как и полагается детям. Маленькая девочка улыбается Ксандеру, и он улыбается в ответ, протягивая руку, чтобы прикоснуться к ее крылу, но девочка не вовремя уворачивается, и он ловит воздух.
Мы с Окером работаем на автомате, почти как роботы; мы обязаны отыскать это лекарство, вот только Окер сосредоточен на другом деле. Уже через несколько дней я привык к рутинной работе в лаборатории: мы работаем, когда Окер приказывает работать, и отдыхаем, когда Окер приказывает отдыхать. Иногда я выхватываю взглядом Кассию в сортировочных помещениях, но большую часть времени я провожу, составляя смеси по рецептам Окера.
Окер ест свои порции пищи прямо здесь, в лаборатории, даже не присаживаясь ни на миг. Поэтому и мы все делаем то же самое: встаем вокруг стола и жуем свою еду, поглядывая друг на друга. Возможно, сказывается напряженность ситуации и поздние часы, но в такие минуты мне всегда хочется дико рассмеяться. Все разговоры за обедом сводятся к обсуждению того, насколько хорошо идут дела с пробами лекарства. В отличие от остальных Окер обычно молчит, если все идет хорошо. А вот если что-то идет не так, его бывает не заткнуть.
— Что такого в этих Иных землях, — спрашиваю я у него сегодня, — что вас всех отчаянно туда тянет?
Окер фыркает. — Ничего, — отвечает он. — Я слишком стар, чтобы переселяться, и предпочту остаться здесь, как и многие другие жители.
— Тогда зачем все это усердие с лекарством, если вы не разделите вознаграждение?
— Во мне говорит врожденный альтруизм.
Я смеюсь, не в силах сдержаться, и Окер сердито смотрит на меня. — Я хочу утереть нос Обществу и первым найти лекарство.
— Общества больше нет, — напоминаю ему.
— Еще как есть, — отвечает он, отвинчивая крышку фляжки и отхлебывая глоток воды. Затем тыльной стороной ладони вытирает губы и снова бросает сердитый взгляд.
— Только дураки верят, что что-то изменилось. Восстание и Общество так глубоко проникли друг в друга, что уже и не понять, кто есть кто. Это как змея, которая пожирает свой чертов хвост. Вот здесь, за пределами территорий Общества, и есть истинное восстание.
— Лоцман верит в Восстание, — отвечаю я, — и он не мошенник.
Окер смотрит на меня. — Может быть. Но это вовсе не означает, что ты должен следовать за ним. — Его взгляд пронзает насквозь, — или за мной.
Я ничего не отвечаю, — мы оба знаем, что я уже следую за ними двумя. Я верю, что Лоцман есть путь к революции, а Окер, — к созданию лекарства.
Пациенты здесь выглядят значительно лучше тех, что из провинций. Окер устранил все вторичные симптомы мутировавшей чумы, такие, как накопление тромбоцитов и выделение жидкости из легких. Но он все время твердит про белки и мозг, и я знаю, что он еще не выяснил, как предотвратить или ослабить влияние мутаций на нервную систему. Но он обязательно выяснит.
Окер выругивается. Он пролил немного воды из фляжки на свою рубашку. — Общество было право в одном. Проклятые руки перестают нормально работать через год или два после восьмидесяти. Но, несомненно, мой мозг продолжает функционировать лучше, чем у большинства людей.
***
Когда я возвращаюсь в тюрьму, Кассия уже сидит в своей камере и ждет меня. Я не могу ее хорошо разглядеть из-за темноты ночи, но отлично слышу, когда она обращается ко мне. Кто-то по коридору просит нас замолчать, но все остальные, кажется, уже заснули.
— Ребекка говорит, что ты нравишься всем медикам из исследовательского отдела, — рассказывает Кассия. — И еще она говорит, что ты единственный, кто нормально разговаривает с Окером.
— Может, мне стоит прекратить, — отвечаю я. Мне не хочется, чтобы остальные работники отдалились от меня из-за этого. Я должен остаться в исследовательской лаборатории и работать над лекарством.
— Ребекка говорит, что это хорошо, — продолжает Кассия. — Она думает, ты нравишься Океру, потому что напоминаешь ему его самого.
Так ли это? Я не думаю, что я настолько же горделив, как Окер, или так же умен. Конечно, мне всегда было интересно, смогу ли я когда-нибудь стать Лоцманом. Я люблю людей. Я хочу быть среди них и стараться сделать их жизнь лучше.
— Мы уже близко, — говорит Кассия. — Мы обязательно добьемся своего. — Ее голос звучит немного дальше. Должно быть, она отошла от двери камеры в сторону кровати. — Спокойной ночи Ксандер, — говорит Кассия.
— Спокойной ночи, — отвечаю я.
Иногда, когда я сильно устаю, мне начинает казаться, что я всю свою жизнь живу здесь. Что я постоянно занималась одним и тем же. Что Кай всегда был неподвижен, а мы с Ксандером всегда искали лекарство. Я потеряла родителей и Брэма и должна их найти, но груз, лежащий на моих плечах, кажется неподъемным, слишком большим для одного человека или группы людей.
