тоже… рано познал плотские радости. Слишком рано, толком и не понимал ничего, ему даже особо не понравилось. Потом, конечно, распробовал… Но вот такого, чтобы едва сдерживать стоны, когда даже не было еще ничего – с ним не было никогда.
А она мучила его, издевалась, облизывая со всех сторон, покусывая, впиваясь ногтями в покрывающуюся мурашками кожу. А потом… да. Он ощутил ее губы там, где и мечтал, но даже представить не мог, что она посмеет. Удовольствие пронзало, как копье. Он уже не мог ни о чем думать – только принимать, только постанывать от горячих ее губ и пальцев в самом центре его возбуждения.
А Женька неожиданно для себя просто кайфовала. Какой он вкусный, как пахнет, как она скучала по нему и его худощавому мускулистому телу! Ей хотелось всего его попробовать, схватить, укусить, съесть, в конце концов! И стоны его тихие распаляли так, что она совершенно увлеклась своей игрой. Собиралась ли она зайти так далеко? Ни в коем случае. Ей такие вот развлечения были всегда противны. Пробовала, приходилось – почти насильно. Теперь же она целовала его, ласкала, ловила его дрожь и возбуждалась сама: до головокружения, до мурашек, до сладких спазмов внизу живота. Отдавала, наслаждаясь этим. Владела своим мужем — брала его. Губами, руками, языком. Он — ее добыча. Трофей. Как сладко!
А потом вдруг он напрягся, как натянутый лук, подскочил, схватил за плечи и опрокинул на землю, рывком сдирая сорочку. Она даже пикнуть не успела, как оказалась распята под ним. Первый же удар бедрами — острый, ошеломляющий — заставил ее оцепенеть. Словно тело все свело судорогой, похолодели даже пальцы ног. Ещё, ещё. И вот она впивается в его тело ногтями, крича протяжно и жалобно, как степная птица, а он замирает, утыкаясь лбом в ее плечо. Женя чувствует, как возле ее груди стучит его сердце. Очень громко и быстро.
Всё, он всё?
Нет. Дрожит весь, напряжённый. Спина влажная, грудь ходуном, тяжелое дыхание на ее губах, его глаза — почти дикие сейчас, с искрами безумия. Зажмурилась, вдруг осознав, как сильно он ее желает, едва ли не впервые полностью и абсолютно принимая свою сущность. Она — женщина. Может быть, и воин. Но женщина — его женщина. Рядом с ним — можно.
Почему остановился, чего ждёт?
Потянулась губами к его плечу. Прикусила, лизнула. Подалась бёдрами навстречу, широко раздвигая ноги. Он вдруг вышел, заставляя ее жалобно и испуганно скулить. Это наказание такое за ее инициативу? За то, что посмела хоть немного, но быть главной?
— Баяр, я…
— Ш-ш-ш, — сильная ладонь зажимает ей рот.
Вторая рука рывком переворачивает ее на живот. Оглаживает спину и ягодицы, трогает, ласкает, рисует пальцами узоры. Теперь уже дрожит Женька. Выгибается, мычит в его ладонь, прижимается задом к его паху, пытаясь поймать его жар и такое явное возбуждение.
Тихий, но очень довольный смех, и он наполняет ее, как сосуд вином — сразу и до краев. Соприкосновение тел, словно небо и земля сошлись в одну неровную линию горизонта, совпадая всеми впадинами и выпуклостями. Неторопливые, такие глубокие и основательные движения!
Горячий воздух, которого так не хватает, вибрирующий рык над ухом. Нарастающее напряжение, вспотевшие виски, онемевшие пальцы. Настоящее безумие. Все быстрее, сильнее, ярче. Волна в ней поднялась такая, что снесла все на своём пути, закружила, унесла прочь разум. Остался только он, его сила, его руки вокруг, его хриплый громкий стон, ее крик и ослепительное, ошеломительное наслаждение. Никогда Женька даже не подозревала, что так бывает. Ей и раньше было с ним хорошо, но сейчас…
Она не чувствовала ни рук, ни ног. Ее качало, штормило, из глаз текли слёзы. Не в силах пошевелиться, она распласталась на покрывале, заново учась дышать.
Баяр перевернул жену, замер, увидев ее слёзы, испугался, что причинил ей боль, заглянул в глаза, пытаясь понять, что сделал не так. Напугал? Измучил в очередной раз? Был слишком груб? Кажется, он снова сорвался, как тогда, в брачную ночь. Взрослый мужчина, воин — разве можно так? А она смотрела доверчиво, нежно, и глаза сияли, словно… любила его.
31. Охтыр
С тех пор как сотня Баяра покинула стан, стало словно бы тихо. Молчали старые женщины, чьи сыновья ослушались хана. Мужчины шептались, пугливо оглядываясь и замолкая, если к ним приближался кто-то из сотников.
Карын расхаживал по стану с гордым видом, точно петух. Ему отсутствие младшего брата явно было на руку. Теперь-то ни у кого не было сомнений, кого старый хан назначит наследником. Все знали, что Тавегей любил третьего сына больше всех остальных своих детей, ну разве что единственная дочь еще полностью владела сердцем отца, но это было понятно.
Охтыру было очень многое непонятно и даже дико. Неужели ради какой-то девки, да еще и чужеземной, можно было выгнать своего сына? Девку надо было убить, ну ладно – пусть не убить, достаточно кнутом выпороть. Баяр, пожалуй, не позволил бы свою жену убивать, не простил бы. А кнут что – только кожу попортит. К тому же, скорее всего, сам Баяр бы за нее спину под кнут и подставил бы.
Нет, так тоже нехорошо. Унижения своего командира сотня бы не простила. Взбунтовалась бы и все равно ушла.
Что же это получается, хан нашел единственно верное решение?
За ответами Охтыр пошел к Аасору, вывалил ему все свои сомнения и с надеждой уставился на старика.
— И что ты от меня хочешь, мальчик? – с насмешкой
