— Я пытался, — сказал он, — пытался сдерживать свои чувства. Я знаю, что тебе нужно залечить старые раны, прежде чем ты сможешь дать мне то, чего я хочу, и я готов помочь тебе в этом. Но ведь я остаюсь мужчиной, и когда я увидел тебя сегодня… такой красивой, такой уверенной в себе… Мне нужно было знать. Мне нужно было выяснить, если ли надежда.
Я не смотрела на него.
Как я могу? Он прав.
Но этот тон спокойного смирения… он сломал меня. Я подняла глаза. Лицо принца напряглось, он наклонился и взял графин.
— Господи, тебе же по закону даже пить еще нельзя, — выдохнул Фэллон сухо и невесело. Руки его и голос дрожали, когда он наливал вино в два бокала.
— Через неделю будет можно, — сказала я, отводя взгляд.
— Не намекай на то, чего, я знаю, ты не можешь мне дать. Сначала сердце.
Он протянул мне бокал, чокнулся о него своим и сделал глоток. А потом откинулся на спинку дивана, и свет от огня разогнал тени на его лице. Только теперь я поняла, что меня так пугало и почему его глаза были такими теплыми: радужки его глаз были темно-красные, как вино в бокале.
Почему это меня пугает?
Мы ведь только что об этом говорили, о чувствах. Я видела, что по его шее катятся капельки пота. И потом, я не была наивной и прекрасно понимала, почему он скрестил ноги.
— Ты знаешь, как действуешь на мужчин? Ты хоть представляешь, какой тебя видят люди, как они боготворят тебя?
Я покачала головой.
Он положил руку на спинку дивана и пристально посмотрел мне в глаза.
— Ты прекрасна и знаешь об этом. Но ты еще слишком молода, чтобы понимать, какой силой обладаешь. Сомневаюсь, что я первый — и уж точно не последний! — кто хочет заполучить твое сердце, и не только… Хотел бы я быть достаточно сильным, чтобы довольствоваться только твоим присутствием, но мне нужно больше, чем стеклянное украшение, к которому я не могу прикоснуться. Моей семье, твоей семье, двору… им всем нужно больше.
Я заерзала и поставила на стол бокал, любуясь его изяществом.
— Я ведь не украшение, правда?
Он тоже поставил свой уже пустой бокал на стол. Глаза его снова стали привычно голубыми.
— Украшение? Ты — божество, которое нужно держать под стеклом, сохраняя его чистым, защищая от боли.
Я ощутила внезапный прилив смелости, который заставил меня положить руку ему на ногу и толкнуть ее, так что обе его ноги оказались на вымощенном плиткой полу. А потом по мне пронеслось нечто новое, и это нечто пронзило мою грудь и спину, живот и шею — нечто очень похожее на магию, но ею не являвшееся, отчего я встала на диване на колени, перенесла одну ногу через принца и села сверху, опустив руки ему на плечи.
— Отэмн… что… что ты делаешь?
Ему приходилось делать вдох после каждого слова, а радужки его глаз снова моментально покраснели.
— Почему? Почему я должна оставаться чистой?
Принц осторожно положил руки мне на бедра, как бывало не раз, когда он обнимал меня, или только недавно, когда мы танцевали. Но на этот раз все было по-другому.
— Не должна. Но ты слишком важна, и нельзя, чтобы тебе было больно, нельзя, чтобы ты теряла голову. Поэтому я боюсь сломать тебя. Ты нужна нам.
Я придвинулась к нему еще на несколько сантиметров.
— Потому что я провидец? — настаивала я.
Он кивнул и так громко сглотнул, что я услышала, как сжалось его горло.
— Отэмн, — запинаясь, произнес он. — Отэмн, отодвинься немного.
Эффект был такой, словно он вонзил мне иголку в сердце. Я сдвинулась назад, убрала руки с его плеч, обхватила себя за плечи и уставилась на подлокотник дивана.
— Эй, — прошептал он, выпуская несколько прядей у меня из-за уха, — это был комплимент. Ты просто слишком мне нравишься, чтобы я мог игнорировать тот факт, что ты сидишь у меня на коленях.
— Прости, — пробормотала я.
Я чувствовала смущение и стыд от того, что сделала, потому что у меня не получилось добиться… А чего, собственно? Чего я пыталась добиться?
Я не хочу заниматься с ним этим, так почему я так себя веду?
Я играла такими сильными чувствами, что сама отвергала их всем своим существом… Это было опасно. Это было глупо. Это были именно те сплетни, за которыми охотилась пресса. От этой мысли у меня по коже побежали мурашки.
— Ты замерзла, — прошептал он и взмахом руки перенес к нам лоскутное покрывало, которое лежало в кресле. Укутав меня в него, принц снял с меня туфли.
Похоже, он был доволен тем, насколько комфортно я устроилась у него на коленях, скрестив ноги. Только сейчас он позволил себе слегка наклониться, так что мы почти касались лбами.
— Я не могу делать вид, что ты для меня просто друг или подданная, теперь не могу. Я хочу знать, что нужен тебе, нужен так же, как ты мне, даже если ты не хочешь со мной отношений.
Я обняла принца, положив руки ему на затылок, и, дрожа от волнения, прикоснулась лбом к его лбу.
— Ты нужен мне. Когда ты появился, мне стало хуже, ты повредил мою защиту, но…
— Прости меня…
— Но теперь мне лучше, теперь я намного счастливее. И все же мне больно, слишком больно, и я не могу отпустить это, просто не могу. Прошу тебя, пойми, пожалуйста.
У меня больше не было сил сдерживать слезы, и он положил мою голову себе на плечо.
— Я буду ждать, — сказал он. — Ты справишься. Я буду ждать.
Но этого я уже не слышала, потому что внезапная резкая боль, будто стрела, пронзила мою голову, ударив из правого виска в левый.
Я резко выдохнула и приподнялась. Он хотел успокоить меня, но еще один, более сильный приступ боли пронзил мой лоб, и, сдавленно вскрикнув, я эту боль узнала.
— У меня болит голова. Она так сильно болит… Кажется, у меня будет видение. — Я впилась ногтями в его руки сквозь пиджак, а он крепко меня обнял. — Да, это оно, видение!
Мои всхлипывания становились все громче. Я вся напряглась, хватаясь за него, когда боль усилилась и перешла от висков к глазам, отчего поле моего зрения стало темнеть по краям.
— Прошу тебя, останься, останься со мной, не уходи!
Я чувствовала его прикосновение на своих волосах.
— Я здесь, — прошептал он. — Я никуда не уйду.
— Но слуги… слуги… они будут сплетничать…
— Это не имеет значения. Ничто не имеет значения.
— Больно! Как же больно!
— Знаю, герцогиня.
— Не отпускай! Не отпускай меня!
— Не отпущу. Я держу тебя.
— Ты нужен мне. Ты нужен мне, Фэллон Атенеа!
Темнота.
Значит, это правда. Атенеа были правы.
В ту ночь Виолетта Ли ворочалась в своей постели. На ее рубашке были пятна пота, а ее ноги были поджаты и из-под одеяла выглядывали только кончики пальцев.
