— Нагуляешься, стекла не колоти, постучи тихонько в раму и голос подай, я впущу.
Кот спрыгнул со второго этажа в сугроб, после взлетел над крышами соседних домов и исчез из виду.
— Этот Гуннар, как именно тебя ограничил? — спросила деловито нянька, стеля свежую постель. — Я имею в виду: забрал или закрыл дар?
— Закрыл, — ответила я немного напрягшись. — Он же не ведьма, чтоб забирать.
— Тогда взломай эти запоры, дитятко.
— У меня не получится.
— Ты не пробовала.
Возражения у меня закончились, поэтому я промолчала.
— Сейчас из кухни тебе мяты принесу и к ночи переодену.
— Не мяты, — скривилась я. — Молока с медом лучше или воды. Только не горячей, чем холоднее, тем мне приятственнее будет.
Пока нянька хлопотала вне спальни, я достала из перчатки записку Мамаева. Там был адрес. Улица Цветочная, дом с зеленым крыльцом, более ни буковки. Я скомкала бумажку и сдула с ладони горстку серого мелкого пепла. Эльдар Давидович рандеву со мною возжелал? Тоже искры ощутил меж нами?
Стало грустно и немножко противно.
Нянька бормотала привычные молитвы, в которые я, вопреки привычкам, вслушивалась.
— Расскажи, как ты с мужем своим познакомилась, — попросила, когда Маняша присела на краешек моей постели.
— Сто раз уже слышала.
— Не важно, ты, главное, говори, не замолкай, голос твой слышать хочу.
Она начала и продолжила, с теми самыми своими словечками и интонациями, которые я знала и любила.
А ночью у меня начался жар. Я металась на постели, Маняша до самого утра просидела, держа меня за руку. Я сжимала ее пальцы, удивляясь, какие же они холодные по контрасту с моими.
Перед рассветом в покои вошли обе Марты.
— Тсс, — велела я девушкам, указав на спящую нянюшку.
— Вы больны, барышня?
— Уже нет, помогите мне Марию Анисьевну уложить.
Они захлопотали, устраивая Маняшу в смежной комнатке, а я, повернувшись к балкону, увидела Гаврюшу, в позе глиняной копилки сидящего за стеклянной дверью.
— Лихорадит няньку-то вашу, — сообщила возвратившаяся Марта.
— Мой жар на себя приняла, — решила я повинно. — Присмотрите за ней нынче, чаю с малиной организуйте, бульончику, все что положено к нему.
Раздвинув двери шкапа, я кивнула на шерстяное платье с широко кроенной юбкой:
— Облачиться помогите, если спросят, куда барышня Абызова подевалась, отвечайте, что на телеграф, батюшке весточку отправить.
— Что ж, без сопровождения пойдете?
— С Гавром, — показала я на балкон. — А ежели Наталья Наумовна про скандальное поведение причитать примется, скажете…
— Что не приучены хозяев с посторонними обсуждать, — присела толстушка в книксене, и обе горничные синхронно изобразили оскорбленную добродетель.
Одевая меня к выходу, девицы сообщали свежие сплетни. Барин, который Бобынин, совсем берега попутал, ни дня его никто трезвым не видит. Уходит вроде на службу, но на час либо два позже начала присутственного времени, возвращается когда как, но редко до полуночи. Лакей — жеманник, в начале месяца в доме появился, строит из себя невесть что, и языкам-то обучен, и манерам, а сам…
Я слушала вполуха.
Наташенька прислугу тиранит, хотя прислуга и не ее вовсе, каждое утро велит обеим Мартам себя одевать, а по вечерам Маняшу к себе кличет. Вчера, когда мы с нянькой отсутствовали, орала криком и ногами топала.
— Если вам ситуация тягостна, — предложила я, обматывая вокруг шеи концы башлыка, — может, домой вернетесь? Вы же не рабыни какие при мне, девушки свободные. Прервем контракты, да и закончим страдания?
Оказалось, что страдания вполне соотносимы с платой, которую девицы получают первого числа каждого месяца у банковского поверенного. А на Руяне им зимой делать нечего. И ежели будет моя воля сострадание к девам проявить, так оставлю я все как есть. Опять же замуж я скоро пойду, тут горничные и пригодятся, особенно ежели я с детишками затягивать не буду.
— Пока Маняшу опекайте, — напомнила я на прощанье и вышла к Гавру.
Вот за что хотя бы можно высоко оценить моих руянских помощниц, удивить их уже ничем не возможно. Не побежали следом, спрашивая: «куда?» да «как можно?» Посмотрели сквозь морозное стекло, как уношусь я в предрассветный сумрак верхом на крылатом коте, да и шпингалеты на балконной двери позадвигали. Ну то есть я надеялась, что запереть дверь они не позабыли.
Гаврюша пах грозою, опять, наверное, меж молний резвился, пока поесть времени не пришло.
— И как мы Цветочную улицу отыщем? — спросила я в мохнатое ухо.
— Ав-р…
— Потому что любопытно. Я, может, с жовтеня ни одной записки от кавалеров не получала.
— Ав-р.
Кот мягко приземлился у потушенного уже фонаря в начале неширокой улочки, повел лобастой башкой.
— Извозчик! — обрадовалась я. — Уж он-то меня, куда нужно, отвезет. А ты, мальчик, следом, крадучись. Не нужно твоим видом люд смущать.
Парень, дремавший на облучке, удивился ранней пассажирке, но воскликнул:
— С ветерком домчу, барыня. Цветочная — это через Мокошь, на другом берегу.
И мы поехали по просыпающимся столичным улочкам, по набережной, стылой и пустынной, по длинному широкому мосту, очутившись в солидном квартале ухоженных вилл.
— Зеленое крыльцо мне надобно, — уточнила я, поняв, что искомой улицы мы достигли.
— Это подойдет?
Наддверный фонарик освещал выкрашенные масляной краской балясины.
— С него начну. — Я заплатила ассигнацией, судя по преувеличенным благодарностям, больше, чем парень рассчитывал.
Потопталась, ожидая Гавра. Тот буквально свалился с неба, когда повозка, с трудом развернувшись на Цветочной улице, покатилась обратно в город.
— Ав-р…
— Подожди, мне подумать надо минуточку. Может, ну его, а, Гаврюша?
— Ав-р?..
— Потому что нелепо это, по нацарапанному адреску вприпрыжку прибежать. Никогда Серафима Абызова так не поступала!
— Экий у вас собеседник занятный. — Из тени того, что в другое время года наверняка было кустами, а сейчас представляло собою снежные сугробы, выступил на улочку и поклонился приказной чародей Мамаев. — Тот самый сонный кот?
— Сидеть, — скомандовала я Гаврюше, сжавшемуся для атаки. — Опасности нет. Доброго утречка, Эльдар Давидович.
— Вы, Серафима Карповна, записку мою прочли?
— А вы, господин Мамаев, сомневались, что я грамоте обучена? — язвительно вопросила я. — Ваш домик или снимаете?
— Не то и не другое, — Мамаев отчего-то показал мне ношу — вощеной бумаги пакет с подушку размером. — Мы с вами сейчас к некоей чиновной даме напросимся. Евангелина Романовна очень свежую выпечку обожает, посему не прогонит.
— Геля? Простите, я отчего-то решила, что вы мне с собою свидание назначили.
— Неудивительно, готов спорить, что внимание мужского пола преследует вас повсеместно.
Он рассматривал меня и так, и эдак, затем притворно вздохнул:
— Эх, жаль, что не я короткую соломинку достал, когда в приказе решали, кто именно на Руян отправится.
— Предположу, что тот, кто ее вытянул, испытывает те же чувства.
Эльдар как-то по-особенному толкнул калитку, и мы прошли по расчищенной тропинке к крыльцу.
— Так вы этого чувствительного господина вчера в фильмотеатре ждали?
— Простите?
— Я заметил, что вы нарочно сели с краю и что никому свободное кресло по правую руку занять не позволили.
— Сыскарская наблюдательность? — хмыкнула я. — Думайте, как вам угодно.
Пока чародей вдавливал кнопочку дверного звонка и прислушивался к доносящимся из дома трелям, я велела Гаврюше:
— Погуляй пока, после позову.
— Ав-р. — Кот повел мордой в сторону мамаевского пакета, вздохнул тяжко и сиганул через палисадник.
Дверь распахнулась, в клубах теплого домашнего воздуха на пороге появилась Евангелина Романовна в домашнем капоте и с заплетенными в косу волосами:
— Заходите быстрее, Серафима, Эльдар, доброго утра… Да поторопитесь! Холод-то какой!
