Он обрывает меня громкими хлопками в ладоши.
— Твое благоразумие подтверждает, что в этой партии я на стороне нужного игрока, — говорит он.
Слишком грубая лесть, он даже не пытается быть оригинальным, наверняка принимая меня за одну из тех дур, которые клюют на красивую внешность, умение говорить и грубый флирт.
— Никакого предательства, сладкая, ведь я не взял те пять сотен.
И как бы я ни пыталась заподозрить еще одну ложь — он выглядит искренним. Не фиглярствует, не корчит рожи, не красуется, словно породистый жеребец на ярмарке. Он говорит то, что звучит, как правда. Увы, но мне никак этого не проверить, остается лишь доверять своей интуиции.
— За твою хорошенькую головку предложили большую сумму. А раз обратились ко мне — лучшему в этих краях — то я сразу понял, что речь идет не о неверной жене или обманутой злой любовнице. Сказал, что должен сам все разнюхать и потому устроил нашу встречу. Ты была такой милой в том уродливой дешевом платье. Еще бы «Стослов»[1] в руки и фигурку Матери[2] — и вылитая послушница. Я чуть слюной не захлебнулся, пока фантазировал, что у тебя под одеждой.
Грим срывается с места раньше, чем я успеваю его остановить. Я почти уверена, что молниеносное движение, которое с трудом могу различить, выбьет из-под шута стул, но Блайт ловко отскакивает в сторону, делает незаметный шаг, уходя от еще одного удара, поворот, игнорируя третий. Грим не пускает в ход свои смертоносные кинжалы, но кулаки и ребра его ладоней — не менее опасное оружие. Но я с ужасом и восхищением наблюдаю за тем, как эти двое, лавируя между мебелью, танцуют странный танец, в котором один догоняет, а другой — убегает, и все это — на расстоянии в полшага друг от друга.
— Хватит! — Луплю ладонью по столу — и в голове раздается неодобрительно кряхтение моего незваного Мастера. Надо же, проснулся! На всякий случай посылаю выразительные образы того, что сейчас я меньше всего настроена на препирательства и споры.
«Танцоры» замирают и расходятся в разные стороны, поглядывая друг на друга: Грим — со злостью и раздражением, Блайт — с вызовом. На моей памяти — это впервые, когда ни один удар верного стража не достиг цели, и это пугает. Потому что — теперь всем это понятно — если бы Блайт захотел прирезать меня, словно праздничного гуся, мои вздохи можно было бы пересчитать по пальцам.
— Небольшая демонстрация, сладенькая. — Фигляр откланивается в пояс. Триединые, у него даже дыхание не сбилось, а ведь они тут метались, словно тень от пламени свечи на сквозняке.
Не хочется в этом признаваться, но он мне нравится. Дерзкий, самоуверенный хам и хвастун, но знает себе цену и умеет заинтересовать. Продает себя по самой высокой цене, прекрасно зная, что стоит каждой монеты. А еще он умеет вынюхивать и высматривать, и знает этот город лучше меня.
Но все достоинства легко перечеркиваются одним единственным недостатком — я не могу ему доверять. Грим предан мне безоговорочно, за меня он, не моргнув глазом, спустится в Мир теней или взойдет на костер, он не вступит в сговор с врагом. Рядом с ним я могу спать без опаски за свою жизнь, могу рассказать обо всем, не опасаясь огласки.
А Блайт навсегда останется лишь торговцем собственным телом, человеком, который переметнется к любому, кто согласиться заплатить больше. И единственный способ держать головореза на поводке — прикармливать золотом постоянно, даже если от этого его аппетиты станут непомерными. Пусть в никуда.
— Я не буду тебя торопить, сладенькая, — нарушает тишину Блайт. — Проведешь меня?
Я хочу сказать «нет» (на самом деле хочу предложить ему поцеловать ослиную задницу, но это тонкости), но уже поднимаюсь из-за стола и останавливаю Грима. Мы оба знаем, если бы этот парень захотел меня прирезать — он бы сделал это еще там, в дилижансе. И пугаться сейчас будет просто смешно. Тем более, чутье подсказывает, что Блайт не просто так хочет поговорить с глазу на глаз.
Мы выходим на крыльцо, и мой незваный гость останавливается. Очень надеюсь, что не ошиблась, если он сейчас заявит, что благодарен за радушный прием, не уверена, что смогу удержаться от крепкого словца.
— Герцог — очень хитрая тварь, сладенькая, — говорит Блайт, понижая голос. Нет, говорит не шепотом, но так, как будто слова предназначены мне одной. — Его практически невозможно обыграть.
— Тоже мне великая тайна.
— Он иногда поглаживает переносицу, когда задумал многоходовку на шахматной доске, — продолжает головорез, удивляя меня игнорированием нарочитой грубости. Выдержка — это всегда хорошо. — И еще его придворный алхимик часто готовит специальные эликсиры, которые подливают в вино «особенных гостей». На твоем месте я бы ничего не ел и не пил, если, конечно, в твои планы не входит разболтать что-то такое, что герцогу нужно знать.
На словосочетании «нужно знать» Блайт делает выразительный нажим интонацией. И хитро улыбается, когда я взглядом даю понять, что поняла его намек.
— Это правда, что у него никто никогда не выигрывал? — зачем-то спрашиваю я. Игра в шахматы — моя страсть. Старый герцог любил проводить время за доской, обучая меня приемам и техникам, рассказывая об известных мастерах войны костяных фигурок. Благодаря ему я научилась многому, но Эван — это Эван. Он был махинатором еще когда я пешком под стол ходила, и все эти годы тоже оттачивал мастерство. Слишком самонадеянно даже мечтать его обыграть, но вся моя жизнь — череда великих и тщеславных замыслов, а раз уж я вернулась, чтобы возвратить себе корону, то помечтать обставить герцога на шахматной доске — сущая ерунда.
— Это правда, сладенькая, — одним махом выбивает стул из-под моих надежд Блайт. — Вернее, ходят слухи, что был один парень, которому удалось оставить герцога с носом…
— Что за парень? — Я даже не скрываю, что охотно заглатываю наживку.
— Королевский бастард, которого давным-давно сгноили в каменоломнях, насколько мне известно.
Бастард? Я слышала эту таинственную и сильно похожую на небылицу историю: о том, как король поимел ледяную принцессу, и через девять месяцев она принесла мальчика, которого положила перед троном. Бросила, словно подачку. Говорят, того ребенка король приказал сжечь в печи, а еще говорят, что король сохранил ему жизнь, определив работать конюхом. Да много чего говорят. Пожалуй, это самая расхожая байка на всем материке и далеко за его пределами. И единственная правдивая вещь в ней — сам король. Потому что последние ледяные люди уплыли в Ничто еще в прошлом столетии, задолго до его рождения.
— Я не верю в сказки, Блайт.
— Хорошее и весьма полезное качество, Герцогиня, — кривляется он. Что за паяц? — Будь и дальше такой же благоразумной очаровательной малышкой и, может быть, сохранишь на плечах свою хорошенькую головку. Естественно, при условии меня рядом. И всего-то за тысячу «буйволов».
— И ни монетой меньше? — просто, чтобы оставить за собой последнее слово, интересуюсь я.
Блайт делает вид, что раздумывает над моими словами, но, прежде чем я успеваю заподозрить неладное, легко и непринужденно хватает меня за талию, притягивает в один рывок, вынуждая встать на носочки. Его губы так близко, что я могу рассмотреть их выразительный контур и соблазнительную твердость. И едва пробившиеся колючки светлой щетины царапают кожу, когда головорез прижимается губами к моей щеке. Это должно быть целомудренно. Ну, или, по крайней мере, не вызывающе, но это совсем не так. В поцелуе больше страсти и неприкрытого желания обладать, чем за всю мою жизнь, а ведь Блайт всего-то мимолетно чмокнул меня в щеку.
Пока я, задыхаясь от возмущения, подбираю слова проклятий на его белобрысую голову, наглец уже впрыгивает в седло. Отвешивает комичный поклон и выразительно облизывает губы.
— Девять сотен, сладенькая Герцогиня, и я весь твой. Но не думай долго, ведь вкус твоей кожи очень быстро исчезнет с моих губ. И в следующий раз, если захочешь скидку, я попрошу больше.
Он — полное невыносимое нахальное ничтожество!
