Трижды ударили по воротам. Раздался крик: "Хозяин, отвори государеву гонцу!"
Приподняв желтую занавеску, Марья увидела, как вооруженные слуги ее мужа ведут к дому сутулого худосочного парнишку.
— Государь всея Руси великий князь Иоанн Васильевич зовет боярина Соколова с боярыней на пир, — пролепетал съежившийся гонец. Он боялся пристально смотреть на Тимофея, вышедшего на порог не в дорогой одежде, а в прорезанном на плече рубище. — Радуйся, воевода. Царь свел клеймо опалы с дома твоего. Сменил гнев на милость, — паренек перевел дух и добавил ехидным шепотом. — Опричник слово за тебя замолвил.
— Передай мой низкий поклон государю, и доложи, что боярин Соколов явится с женой на пир.
— Все передам, как было сказано, — ломая шапку, отступил гонец.
— Успокойся… Все пучком… Ты в настоящем времени, — панический ужас Марьи сковал меня по рукам и ногам. Не сразу я решилась открыть глаза.
— Помочь? — в поле зрения нарисовался Артем.
— Может, сходим в столовку? — предложила я. — Возьми себе вкусненького, а я так посижу.
Хотела как можно быстрее досмотреть сериал.
ГЛАВА 4. Царский пир
Полдня собирались Соколовы на царский пир. Долго спорили, но так и не поняли, какой опричник замолвил за них слово. Не водились они с поганым народцем — царскими прихлебателями и душегубами.
Меньше всего времени занял поспешный сбор детской одежды, игрушек.
— Береги моих птенчиков, как своих родных. Отвези их в село Полянки и передай дорогой сестрице Катерине с сей запискою, — роняя слезы, наказала боярыня пожилой служанке в грязном сером платье.
Марья посадила одетую в лохмотья Феклушу к ней на колени. Егорка, укрытый рогожей, сидел в телеге рядом со старушкой и следил любопытными глазами за порхающими в саду бабочками.
Скрипучая телега, запряженная старой рыжей клячей, выехала с заднего двора боярской усадьбы. Слуги закрыли за ней ворота.
В слезах прибежала Марья домой и на вопрос мужа: "Проводила?" не сразу смогла ответить.
— Как мне утешить тебя, ласковая горлица? Как втолковать, что нам опасно горевать на людях? — Тимофей крепко обнял жену, погладил по голове широкой ладонью, спуская ее платок на затылок. — Нам не вернуться вдвоем в светлый терем. Дай, Боже, войти рука об руку в Царствие Небесное, как шли к земному алтарю… Чтобы милостивого, справедливого там упросить Царя сберечь наших деток от лиходеев и всякой беды.
— Лера, очнись. Ты плачешь, — как сквозь сон просочился взволнованный голос Артема.
— Что? Не может быть, — я шумно выдохнула, поймав на щеке слезинку.
С восьми лет не ревела, и вдруг пробрало. Да еще в общественном месте.
Кроме нас в столовой оставалась повариха, она суетилась далеко за стойкой.
— Это не мои слезы, — разве я могла смириться с поражением?
Артем не возразил. Сочувствие в его взгляде встряхнуло сетку моих нервов. Я молча уставилась на пластиковую столешницу, окрашенную под мозаику.
***
Следующий эпизод сериала оказался живее и красочнее. Соколовы под руку вошли в резные позолоченные ворота царского дворца. Стрельцы-привратники осмотрели их недоверчиво и придирчиво. Не решаясь провести обыск, они глазами выискивали кинжал или саблю под красным с золотой тесьмой кафтаном Тимофея и расшитым жемчугом сарафаном Марьи. Признав гостей безоружными, впустили во дворец.
По крутой узкой лестнице муж и жена поднялись на третий этаж. Тимофей замер возле маленького оконца и печально вздохнул:
— Смерть за мною скачет на ретивом коне.
Марья подбежала к нему, прислушиваясь к конскому топоту по мостовой. В окно она увидела черного всадника, несущегося во весь опор на вороном коне. Лишь бритый подбородок наездника виднелся из-под надвинутого на глаза капюшона накидки, а на серебряном нагруднике коня белел оскал отрезанной головы черного волка. Позади зловещего гостя двумя рядами ехали опричники на разномастных лошадях, но как один все в черных рясах.
— Типун тебе на язык, Тимофей, — выпалила Марья и перекрестилась.
Трапезная палата была полна народа, но и свободных мест за длинными столами, накрытыми белыми скатертями с причудливыми красными узорами по краям, оставалось достаточно.
Марья не осматривала потолков и стен. Взгляд женщины был скромно потуплен. Сквозь густые ресницы она видела скупые фрагменты настенной росписи: то лепестки алых цветов, то хвост жар-птицы, то ноги лошади.
Распределял гостей по местам на дубовых лавках сам царь, и Соколовы покорно ждали приглашения к столу.
— Гляди, честной народ, помилованный Тимофей Григорьич пред мои светлые очи явился, — Иван Грозный заговорил с хрипотцой, сдерживая смех, — с верной лебедью своею Марьей Семеновной. Где бы место вам отыскать на пиру? Опричники чураться станут, а земские соблазнятся вашей дерзостью, страх потеряют.
Украдкой Марья взглянула на царя. Из купола расшитого золотом и драгоценными камнями платья, словно морда хорька из норы, торчала неопрятная голова на тонкой жилистой шее, озираясь беспокойно по сторонам.
"Добычу выискивает", — подумала Марья.
Вправду, царь как будто считал головы бояр и боярынь, священников и воевод, размышляя, которая из них следующей полетит с плеч долой.
За спиной Марьи послышались легкие и быстрые, но уверенные шаги.
— Подоспел спаситель твоей милости, Тимофей Григорьич, — с притворной мягкостью произнес царь. — Верховный опричный воевода. Он убедил меня, что не изменник ты! Что верой-правдой мне служил, с литовцами и басурманами не знался.
Соколовы развернулись навстречу вошедшему и остолбенели, увидев зловещего всадника. Молниеносным движением обеих рук незнакомец сбросил накидку с плеч, и ее подобрал один из дворцовых прислужников.
Необычайно яркие зеленые глаза пронзили Марью, ее сердце екнуло. Она помнила Степана Голунова еще драчливым мальчишкой. Знала она его и бойким, немного спесивым юношей, и почти что зрелым воином, вернувшимся с победой из Казанского похода. Он сватался к ней, но душа ее не лежала к нему
Марья побаивалась Степана с тех пор, как пряталась от старшего проказника вместе с другой малышней в копнах соломы и под телегой. Казалось ей, что с возрастом его задиристость и безрассудная жажда приключений приобрели опасные черты. Степан не понимал отказа. Он старался добиваться поставленной цели если не силой, так хитростью. Марья считала великим счастьем его отъезд на войну с литовцами. За годы счастливого замужества она начала считать, что Степан навсегда исчез из ее жизни, и вдруг такая встреча.
Вступлению давнишнего ухажера в опричники Марья ничуть не удивилась. Траурные черные одежды и волчий оскал серебряного медальона на шее подчеркивали мрак его души, который долго был невидим для посторонних глаз, и вот лазейку нашел, чтобы вылезти на свет.
Однако Марью поразило резкое изменение облика Степана. От густой бороды и усов не осталось и малого следа. Так невозможно побриться, чтобы нельзя было разглядеть и зародышей щетины. Угловатое лицо Голунова стало белее кремлевских стен, изредка на щеках появлялся бледный румянец.
Курчавые длинные волосы цвета куничьей шерсти отливали рыжим.
"Безнадежная хворь его сушит", — предположила Марья. — "От тяжкой болезни люто Степан озлобился. Не смирился с долею своей, от Бога отвернулся".
Неизменное ехидство в прищуренных глазах Степана таило смертельную угрозу. В памяти женщины восстали полузабытые слухи о налетах на окрестные деревни шайки опричников, возглавлял которую голобородый изувер на вороном коне. "Адово отродье" — иначе не называли его в тех баснях.
Тимофей не поблагодарил опричника за свое спасение, не захотел унижаться.
"Перед ним никогда муж не снимет шапку", — Марья также не поклонилась душегубу.
