Отхожу к окну, вытираю ладошкой слезы и снова оказываюсь в уютном ресторанчике в Карловых Варах. Небольшое полуподвальное помещение со старинными кирпичными сводами и тусклыми фресками кажется мне сказочным антуражем. Ресторан закрыт для остальных посетителей. И в мою честь играет квартет, спрятавшийся в одной из арок.
— Надоела толпа. Невозможно поговорить спокойно, — морщится Федор, беря мою ладошку в холодные руки. С холеного лица сходит пренебрежительная гримаска и появляется самая доброжелательная в мире улыбка. — А мне хочется узнать, как у тебя дела? Как себя чувствуешь? Врачи, конечно, докладывают мне каждый день о твоем здоровье…
— Спасибо вам, Федор Ильич. Все хорошо, — лепечу я, даже не пытаясь вытащить руку из захвата Шмелева. — Стараюсь сама ходить. Физиотерапевт говорит, что нужно побольше двигаться.
— Ногу сильно не напрягай, котенок. Пока не окрепла, лучше пользоваться креслом, — кивает он на мою инвалидную коляску и, повернувшись к официанту в строгом фраке, делает заказ.
Суп в булке… седло оленя… утка в брусничном соусе…
— Я столько не съем, — шепчу тихо. — Мне бы салатик и сок.
— Ты должна хорошо питаться, — нравоучительно замечает Шмелев. — Придется мне проследить…
Естественно, он давит на меня своей опекой. Лучшие врачи и массажисты. Бесконечные огромные букеты, которые доставляют в мою палату ежедневно. И в каждом записочка «Не грусти, котенок!».
Хочется послать Федора Ильича куда подальше. Но я не могу себе этого позволить. Не имею прав. Еще не хватало упасть на руки родителям неходячей колодой! Если верить Шмелеву, он поставит меня на ноги. И честное слово, я могу потерпеть его прикосновения и мелкие презенты, лишь бы он и дальше спонсировал мое лечение. Да и какой дурак откажется!
Если вдуматься, то сам Шмелев и не виноват в ДТП. Это Миша, его водитель, гнал на всех скоростях к роддому. Другой бы даже первую операцию оплатить не соизволил. А Федор с присущей ему педантичностью контролировал все три и давал жару врачам в больницах. Нашим вообще пришлось несладко. Но и немцам досталось…
Тихий ужин с неспешной беседой запомнился мне во всех деталях. Тонкие шутки Шмелева, какие-то байки, которые он травил, войдя в раж. Помню, как мы вышли из ресторанчика.
— Хороший день, — как мальчишка улыбнулся тогда Федор Ильич. — Не хочу, чтобы он так быстро заканчивался…
— Мне нужно возвращаться, — пробормотала я, поправляя плед на коленях.
— Сейчас поедем в санаторий, — улыбнулся Шмелев, берясь за ручку кресла-каталки. Оно у меня, стараниями Федора Ильича, новороченное — с электроприводом и с устройством для пересаживания. Очень удобно.
«Где б ты была, если бы не Шмелев? — думаю я по дороге в санаторий. — Валялась бы дома и не знала, как выйти на улицу!»
Я в который раз поднимаю глаза к небу и благодарю Господа, что он не оставил меня. И пусть иногда Федор Ильич раздражает своей гиперопекой, но я готова до конца жизни молиться за здоровье этого человека.
— А у меня здесь квартира, — простецки кивает Шмелев на роскошную высотку. — Отличный вид на набережную. Давай поднимемся на минуточку, время еще есть! — с азартом решает он. — Согласна, котенок?
Послушно киваю. Не хочу обижать старика отказом. За время болезни я сильно привязалась к нему. И если честно, полюбила как родного дедушку, которого у меня никогда не было. Да и кто бы еще так нянчился со мной?
Панорамный лифт бесшумно несет нас на шестой этаж. Федор Ильич ввозит меня в просторный пентхаус, украшенный статуями и лепниной. Помогает встать на ноги и осторожно ведет к окнам. Чувствую, как его руки крепко сжимают талию, и ловлю себя на неожиданной мысли.
«И почему я решила, что он старый дед? Крепкий красивый мужчина!»
Федор Ильич подводит меня к эркеру, откуда виднеется река и набережная, сверкающая огнями.
— Так тебе будет удобнее, — говорит Шмелев, помогая мне снять тонкий пуховичок. Ощущаю себя безвольной куклой в его руках. Нет, не так… Чувствую себя женщиной, укутанной заботой любящего мужчины. Пусть только на несколько минут. Пусть только в моих глупых мечтах…
Федор Ильич кидает мою куртку на соседнее кресло. Следом летит его кашемировое пальто.
— Давай помогу сесть, — заботливо предлагает он и, придвинув широкое кожаное кресло с высокой спинкой, легко и непринужденно берет меня на руки. У меня не хватает смелости ойкнуть, как я оказываюсь на коленях у своего спасителя. Жадные руки уверенно путешествуют по всему телу. А тонкие губы быстро накрывают мои. Язык вторгается в рот, обшаривая там все закоулки. Нужно вырваться и потребовать отвезти меня в санаторий. Но вместо этого я обвиваю руками шею Шмелева и позволяю ему расстегнуть блузку. Чувствую, как его холодные пальцы проникнув под тонкую ткань, а затем и под кружево бюстгальтера, мягко и нежно сжимают мою плоть. Умом понимаю, что это безумие нужно прекратить, но не двигаюсь с места, неожиданно ощущая небывалый восторг. По телу бегут мурашки, а внутри пульсирует жгучее желание.
— Скажи мне «да», — шепчет на ухо Федор Ильич и смотрит выжидательно, немигающим взглядом напоминая хищника.
А когда я киваю, с рыком победителя несет меня в спальню.
Для меня до сих пор остается загадкой, как я могла вот так запросто отдаться Шмелеву. Но той ночью в его объятиях мне было так сладко! А утром за завтраком Федор Ильич надевает мне на палец кольцо с бриллиантом.
— Как честный человек, я должен на тебе жениться, — заявляет он непререкаемым тоном.
А через две недели, забрав меня из чешского санатория, перевозит в свою московскую квартиру.
— Мы поженимся в начале июня. Выбирай любую дату до пятнадцатого числа, — заявляет он, не давая мне вставить даже слово. — Все под контролем, котенок. Я советовался с астрологами. Сейчас самый благоприятный период. Если хочешь, давай вместе посмотрим в календарь…
И сам же назначает свадьбу на десятое июня. Внутри меня все замирает.
Не хочу! Не могу! Не буду!
Но я даже заикнуться боюсь о разрыве помолвки. Ежесекундная трогательная забота напрягает. Но в голове постоянно бьется мысль «А кому ты нужна, калека?!».
В день свадьбы меня с утра накрывает истерика.
— Мамочка, — рыдаю я на груди у матери. — Увези меня отсюда, пожалуйста! Я не люблю его!
— Да кто еще так с тобой носиться будет, Полька? Кто на тебе, покалеченной, еще женится? — оторопело смотрит на меня мать и вздыхает горестно. — А Федор Ильич — мужчина порядочный. Да и ты его обнадежила. Это все предсвадебные волнения, дочка. Возьми себя в руки…
— Вон, здоровые девки найти себе мужика не могут, — фыркает Жанка. — А у инвалидки вообще шансов нет никаких. А ты такого деда богатого отхватила! Помрет вскорости, все тебе достанется…
— Жанна, — одергивает сестру мать.
— А что я такого сказала? — фыркает она. — Это же правда!
— Полина, — просит меня родительница. — Столько денег потрачено. Люди уже собрались. Ну, не захочешь жить с Федором Ильичом, разведешься. Он же тебя насильно рядом держать не станет. Но, милая, — обнимает меня мама. Прижимает к себе. — Трудно даже здоровой женщине найти такого любящего мужчину. Федор Ильич с тебя пылинки сдувает. Боготворит.
Всхлипываю, наблюдая, как мать поправляет на моей голове тиару с бриллиантами. Стою как вкопанная, опираясь на спинку стула, когда она одергивает фату, купленную во Франции.
— Надевай туфли, и пойдем, — лихо командует Жанка.
Хочу закричать. Прогнать мать и сестру прочь. Убежать куда глаза глядят. Но не двигаюсь с места, осознавая неоспоримый факт. Мои близкие правы. До выздоровления еще очень далеко. И вряд ли я смогу ходить самостоятельно. И что меня ждет без поддержки Федора Ильича?
Не успеваю ответить самой себе, когда дверь распахивается, и в комнату, будто вихрь, врывается Шмелев. В темно-синем костюме от Бриони, с белым галстуком и таким же цветком в петлице.
— Ты готова, Аполлинария? — весело осведомляется он. — Какая же ты красивая сегодня. Глаз не отвести.
