На пороге меня встретила тетушка Ойле, бледная, с заплаканными глазами, видно измученная бессонной ночью. Увидев меня, она порывисто вздохнула, прикрыла рот рукой, и из ее худого тела вырвались горькие сдавленные рыдания.
Мой саквояж с глухим стуком упал на пол.
— Мон, дорогая, — обнимая меня, заговорила тетя, когда немного успокоилась. — Если бы я только могла подобрать слова… Меня к ним не пустили. Я до сих пор не верю.
— Я была дома, — сказала я. В горле стоял ком. — Там никого, очень тихо.
Тетя прижала меня к себе крепче и на ухо прошептала:
— Запомни, девочка моя, твои родители были самыми порядочными и отважными людьми, что я знала. Ты всегда должна об этом помнить. — Тетушка Ойле отпустила меня и подхватила саквояж.
Слово «отважные» меня насторожило.
— Ты что-то знаешь? — спросила я вкрадчиво.
— Какое там. — Тетя Ойле закрыла за нами дверь. — Все так быстро случилось. Говорят, в мастерской нашли какие-то документы. Из-за них бедных Анджея и Боженочку… арестовали.
Тетушка щелкнула выключателем.
Тусклый свет лампы осветил узкую прихожую. Если бы мы были размером с тараканов, то прихожая была бы для нас идеальным спичечным коробком, настолько маленькой мне она показалась. В ее противоположном конце находилось еще две двери.
Я кое-как стащила болоньевый плащ — руки плохо слушались — и повесила его на вешалку, где висело пальто тети. Расшнуровала и стянула ботильоны. Тетушка занесла мой саквояж в комнату, что находилась левее, а потом направилась по коридорчику ко второй двери. Я за ней. В коридоре ситуация не лучше, пройти там можно было только друг за другом.
Мы попали на кухоньку с одним узким вытянутым окном. В стекло, покрытое пленкой черной пыли, ночной пейзаж не разглядеть. По краям разбитой деревянной рамы свисали несвежего вида плотные коричневые шторы. Источник света на кухне — две рабочие ламповые колбы из мутного стекла — едва освещал помещение. Неказистые светильники были приделаны к извилистым, рыжего цвета трубам парового отопления, которые петляли змейкой по голым кирпичным стенам.
У стены на газовой плите стоял огромный, полный до краев бак, в котором кипятилось белье. Напротив стол с разложенными принадлежностями для шитья. В центре кухни места хватит для двоих, и то если стоять плечом к плечу.
— Извини, не встретила тебя, — сказала тетушка Ойле с виноватой улыбкой, убирая со стола свое шитье.
— Что ты, я очень легко добралась, — соврала я.
Обманула, потому что знала: надолго отлучаться из дома тетушка боится из-за сына. Дин Дон — мальчик особенный, это только кажется, что он плавает сам по себе.
Однажды, пару лет назад, когда тети не было дома больше двух часов, он обнаружил ее «пропажу» и колотил в стенки аквариума так сильно, что, когда мать вернулась, весь аквариум был в трещинах. Пришлось экстренно эвакуировать мальчика в квартиру с целым аквариумом. С тех пор тетя работает только дома. До обеда выбегает в поисках заказов, а с полудня до самой ночи стирает белье и ремонтирует одежду.
Из подвесного шкафчика над кухонным столом Ойле достала две металлические кружки.
— Тетя, а какие документы нашли у родителей? — спросила я и упала на табуретку, вытянув ноги. Они болели так, что я почти перестала их ощущать, словно были не моими.
— Мон, если бы я знала. — Из латунного чайника тетя стала наливать в кружки горячую воду. — Ты голодная?
— Пока поднималась к тебе, думала, слона съем, а сейчас… я устала.
— Сейчас чаем напою. Спать будешь со мной. Я тебе уже постелила.
— Тетушка, — заговорила я, возвращаясь к своим мыслям, которые никак не выходили из головы. — Расскажи все, что тебе известно. Я должна знать.
Тетины большие впалые глаза округлились. Таким растерянным исхудавшее тетино лицо я прежде не видывала.
— Мало ли болтают. — Она поставила чайник на стол. — Книги нашли или записи, одни одно говорят, другие — другое. Поди разберись, что из этого правда.
Глава 8
Не понимаю я этих людей.
Наговаривать на родителей, не зная ни их самих, ни чем они занимались… Ну как так можно? В мастерской, кроме папиных железяк да наших поделок, никогда ничего не было. Наверняка полицейские, пока искали «доказательства», все разгромили — и нашу киселеварку со светящимися глазиками-лампочками, и робота-печь с руками-манипуляторами.
— А ты сама как думаешь? — спросила я.
Тетушка Ойле потерла виски.
Ей трудно давался этот разговор, но я должна была выяснить все детали. Сейчас вся моя жизнь зависит не от глобальных событий, а от этих самых мелочей, которые никак не хотят вылавливаться и укладываться в единую картину. Но когда я их все-таки обнаружу, буду надеяться, что над всеми теми, кто так жестоко перекроил мою жизнь, восторжествует справедливость и они получат по заслугам.
— Ну вот смотри, он роботов мастерил своих, а разве можно таким заниматься? Была у него лицензия?
Я вспомнила, как умоляла отца изобрести робота, который печет печенье из чего угодно. И папа сделал! В специальный контейнер мы загружали продукты, какие могли найти, а на выходе получали печенье не хуже фабричного. Мама отказывалась пустить чудо-прибор к себе на кухню, а вот мы с папой в мастерской какие только лакомства не готовили… и маму потом угощали, да и всех наших друзей тоже.
Я сглотнула.
Вдруг мои плечи сделались тяжелыми, словно к ним привязали гранитную плиту. Захотелось вернуться в прошлое и все изменить. Не нужны мне никакие роботы. Я хочу снова увидеть живыми папу и маму!
— Тетя, — прошептала я. — Выходит, родителей из-за меня казнили?
— Что ты несешь? — испугалась тетя.
— Разве нет? Папа же по моей просьбе изобретал роботов. — Я зажала обеими руками рот.
— Умом, девчонка, тронулась? — Тетушка поджала губы. — Иди вон лучше, пока чай остывает, с Дин Доном поздоровайся.
Я отрешенно кивнула и поплелась в сторону спальни, где жили тетушка со своим пятилетним сынишкой-русалкой. На душе стало совсем беспокойно. Неужели отца казнили за наши с ним игрушки? А маму-то за что? Если обошлось без суда, значит, доказательств у полиции предостаточно?
«За нарушение Высочайших Императорских Указов Амбросимов А. Р. и Амбросимова Б. Я. приговорены к высшей мере наказания».
Казни в Северном Москинске происходили регулярно, что неудивительно с таким перенаселением и отвратительными условиями жизни. Но на тот свет отправлялись не только бандиты-отморозки. Жизненную энергию во время казни порой выкачивали из вполне добропорядочных граждан.
Тогда почему, забрав родителей, не тронули меня?
Мы прошли в тетину спальню, узкую и вытянутую комнату с одним окном, где стояла ее кровать. Большую часть пространства занимала стеклянная камера с подсветкой — высотой метра в четыре, она уходила в потолок и продолжалась уже на чердаке. Из-за осколка благотурина, вставленного в аквариум, вода имела красивый изумрудный цвет. На дне аквариума, на желтом песке, в окружении сонно проплывающих рыбок, безмятежно спал Дин Дон. Его золотистые волосы мерно колыхались в такт дыхания. Сквозь тонкую, полупрозрачную кожу просвечивали выступающие косточки. Кольцом свернутый хвост искрился бирюзой. Ручки зажаты в кулачки, но я знаю: растопырь он пальцы — между ними обозначится упругая перепонка. За год, что я провела в колледже, Дин Дон заметно подрос. В июле ему исполнится шесть.
Я уткнулась лбом в прохладную стенку аквариума.
— Не дождался, уснул, — послышался из-за спины тетин голос.
На боковом стыке заметила шов из засохшего клея, а на полу влажные тряпки.
— И этот протекает?
— Среди муниципальных выбирать не приходится…
— Не тесно ему тут? — я посмотрела на тетушку.
— Тесно. — Тетя горько улыбнулась. — Всегда папа твой помогал, а сейчас не знаю, что с нами троими будет.
— Хорошо, что из социального отдела заботятся.
— Заботятся они! — фыркнула тетя. — Не доверяю я им, вечно какие-то выгоды для себя выискивают.
