но я свободна. Я выйду отсюда и уеду. Мне не в первый раз начинать новую жизнь, я справлюсь, и…
— Где та ведьма, которая наслала монстра? — спросила я. Слабость от иероглифов и усталости становилась все сильнее, и я с трудом подавила желание опереться на руку Саброры. Вот бы он удивился, если бы ведьма к нему прикоснулась…
— Не знаю, — ответил он. — Она была здесь, но теперь я ее не чувствую. Она отсюда очень далеко, на другом конце планеты, возможно.
Саброра замолчал, словно решил, что сказал достаточно. На лестнице уже не было иероглифов, и дышать стало легче. Откуда-то доносился шум голосов — ровный, тяжелый, словно за стенами городской тюрьмы разлилось невидимое море. Мы вышли к двери, Саброра толкнул ее, и яркий свет летнего солнца хлестнул по глазам, словно плетка.
— Вот она! — услышала я знакомый голос. Марлен.
- Держите! — заверещала какая-то женщина, и меня с силой ударили по лицу.
— А вы лучше не лезьте, господин инквизитор. Это наше дело, мы сами справимся, да вы, к тому же, и в отставке.
Меня выволокли на центральную площадь и бросили возле памятника святому Габриэлю. Какое-то время я плавала в тумане полуобморока и видела только камни и ноги. Вот знакомые ботинки — Энцо Саброра развернулся и неторопливо двинулся прочь, словно не хотел принимать участия в расправе.
Он сделал все, чтобы меня спасти — но решил не класть голову на плаху ради того, чтобы ведьма смогла уцелеть.
— Я не виновата, — выдохнула я. Голос сделался сиплым и слабым, но его услышали. В голову мне прилетел гнилой помидор, обдавший меня кислой вонью, и кто-то из женщин закричал:
— Да конечно, не виновата!
— Все всё видели! Ты к нему бежала и направляла!
— Спросите Саброру, — сказала я уже громче. — Эту дрянь создала другая ведьма!
Можно подумать, тут кто-то собирался меня слушать! Еще один гнилой помидор ударил меня в плечо, растекся по грязному тряпью, которое когда-то было моей поварской формой. Я выпрямилась — незачем стоять на коленях перед теми, кто собрался меня убить — и обвела взглядом площадь. Все выглядело так, словно меня привели в загон для скотины: вот легкая деревянная оградка, вот ворота, к которым уже подвозят здоровенную клетку… что они придумали?
Кажется, меня решили казнить с выдумкой. Не просто сжечь, а сделать так, чтобы я помучилась.
Я посмотрела по сторонам, пытаясь найти хоть кого-нибудь, кто смотрел бы на меня без ненависти, с сочувствием. Вот Марлен — весь ее вид говорил о том, как она сожалеет о том, что когда-то взяла на работу ведьму. Кажется, ей придется переименовать ресторанчик. Вот Китти, которую я спасла от удушья — на ее красивом личике теперь плясали презрение и гнев. Вот студенты, которые приехали рыбачить, а попали на казнь ведьмы — моя смерть станет для них развлечением, о котором они будут рассказывать родным и друзьям. Вот бургомистр — бледный, угрюмый, словно постоянно задающий себе вопрос: как же так, ну как же так?
— Я не виновата, — прошептала я, глядя ему в лицо. — Я этого не делала.
Бургомистр не отвел взгляда — и ничего не ответил.
Энцо Саброра стоял на балкончике на втором этаже — вся его фигура выражала собой ленивое желание того, чтобы все это поскорее закончилось, и он смог бы снова заняться своими делами. Я знала этот дом: на первом этаже там был центр детского досуга — сюда приводили городскую малышню, если родители были заняты. Люди толпились возле оградки, и краснолицый здоровяк, который по воскресеньям выпивал в «Черничной ведьме» три пинты пива, открыл дверь клетки и стукнул широкой ладонью по прутьям. В клетке зашевелилось что-то лохматое, огромное, и я услышала свирепое хрюканье.
Ноги подкосились, и я упала на мостовую, сбив колени. Из клетки с величавой, поистине королевской неспешностью вышли две свиньи — не те обычные хрюшки, которых осенью забивают на сало, а шерстистые горбатые бестии с изогнутыми клыками, и над столпившимися горожанами, которые желали увидеть мою смерть, сгустилась тишина. Полицейские вскинули ружья, готовясь стрелять, если свиньи кинутся не на ведьму, а на кого-то из горожан.
Вот, значит, как. С выдумкой. Я читала о том, что когда-то ведьм отдавали на съедение особой породе свиней, но и подумать не могла, что однажды это случится со мной. Казалось, от копыт летят искры; от свиней пахло так, что невольно начинало тошнить.
Мне не было страшно. Совсем. Чувство, которое дымилось у меня в душе, не имело никакого отношения к страху — это был какая-то липкая тоска, которая помрачала рассудок. Хотелось сесть, закрыть ладонями голову, и будь, что будет. Свиньи разорвут меня на клочки, ну и пусть.
Свинья, которая стояла справа и была покрупнее, издала хриплое хрюканье. Казалось, я вижу каждую шерстинку на ее горбу, каждую трещинку на клыках.
Я собиралась жить долго и счастливо — и сейчас умру.
Попробовать колдовать? Не получится. Я слишком долго была без сна, слишком долго на меня давили иероглифы. Сейчас я была пустым сосудом — ни крошки магии, ни капельки.
Свинья ударила копытом по камням мостовой и бросилась ко мне. Им хотелось охотиться и пожирать добычу — я чувствовала эту голодную алчность.
Рванула в сторону — вернее, мне так показалось, что рванула, на самом-то деле я заковыляла к памятнику. Попробовать забраться к ногам святого Габриэля, когда-то я неплохо лазала. Деревья, конечно, не гладкий черный мрамор, но можно же попро…
Удар в правый бок вышиб из меня дух — отшвырнул в сторону, прокатил по мостовой. Не знаю, откуда я взяла силы, чтобы поковылять прочь на четвереньках, захлебываясь слезами и задыхаясь от ужаса.
Нет. Нет, пожалуйста, Господи, нет.
Горожане разразились криками восторга. Ведьма должна получить свое, ведьма должна сдохнуть за то, что отняла пятнадцать жизней — а то, что она ни в чем не виновата, не имеет никакого значения. Ведьма должна…
Я задохнулась от взрыва боли в бедре. Свинья, которая забежала слева, ударила меня — влегкую, шутя. Они и правда шутили, забавляясь с добычей, которой некуда было от них убежать.
На мгновение перед глазами мелькнула тьма — и сквозь облако этой тьмы, я увидела, как Саброра слетает с балкона: легко, небрежно, словно танцор или кленовое семечко, подхваченное ветром и плывущее на лентах воздуха. Он опустился передо мной, закрывая меня от свиней, и кто-то из зевак возмущенно закричал, приказывая не портить потеху. Ружья полицейских шевельнулись — они готовы были стрелять.
— Энцо! —
