На ее громкий голос обернулось несколько человек. Двое из них, как сумела понять Ясмин, устанавливали вдоль окон какие-то растения, ещё двое что-то уносили.
— Но микроскопические разрывы не смертельны. Мастер с оружием четвёртого ранга, как мастер Ясмин, залечила бы их за сутки самостоятельно.
Недавнюю сиделку Ясмин не было видно, но она узнала ее голос.
— Конечно, не смертельны, — снова повысила голос ее лечащий мастер. — Зато она могла умереть от болевого шока. Такие случаи вовсе не редки в наши дни.
Боль ещё гнездилась в теле, но стала глухой и почти ласковой, в сравнение с недавней болевой бурей.
— Я же говорила, что мне плохо, а вы сказали, что я выдумываю, — тоном хорошей девочки упрекнула Ясмин невидимую сиделку.
Успех следовало развить и укрепить. Просто замечательно, что здесь так много народа.
— Госпожа Милона, вы должны звать меня сразу по первой просьбе пациента, а не ставить диагнозы самостоятельно. Это могло сегодня закончиться смертью, надеюсь, вы понимаете свою ошибку.
Должно быть, Милона — имя сиделки. Мастер Режущей нити отчитывала ее, а Ясмин просчитывала последствия собственного поступка. Больше вредить самой себе своей же силой нельзя, это слишком опасно, но есть и существенный плюс. Мастер Файон очень близкок к репутационному провалу и именно в эту секунду ей предстоит решить, отважится ли она на ответный удар. Это станет открытым объявлением войны между ними. Но кто она, и кто мастер Файон. Она рискует умереть от его гнева гораздо раньше, чем выйдет из «Зелёных листов».
Но он уже делал это. Он уже делал это с Ясмин. И почти наверняка не с ней одной. Просто все молчат и боятся, даже тени намёка не допускают о его добром имени, так велик их страх. А прямое обвинение почти наверняка навредит им самим.
— Значит не все было в порядке, — снов обратилась к ней мастер. — Рассказывайте по порядку, как прошло ваше утро, если спустя два часа после пробуждения мы нашли вас в таком ужасном состоянии.
И Ясмин решилась. Если она промолчит, мастер Файон вовсе не станет ее другом, он просто продолжит свои тайные пытки, получая удовольствие от ее бессилия и боли.
— Ничего особенного, — тихим голос сказала Ясмин. — После пробуждения я немного поговорила с госпожой Милоной о своём состоянии, а после попросила принести мне несколько книг из местной библиотеки. И… Ну … все.
— Что значит «ну все». Что вы ели, что пили, к вам кто-то приходил? Вам давали лекарства?
— Я не успела позавтракать, но выпила немного воды, — Ясмин откровенно замешкалась и осторожно добавила. — Лекарств мне не давали.
Мастер Режущей нити замолчала что-то обдумывая, но пауза была слишком откровенной, чтобы ее можно было пропустить.
— У вас были посетители?
Ясмин наклонила голову ещё ниже и непослушные пряди, давно выбившие я из косы, сползли до самого подбородка, закрывая лицо.
— Меня посетил мастер Файон с целью получения информации об операции в Чернотайе. Он был здесь не как официальное лицо, поэтому… Я не уверена, что могу рассказывать об этом.
На этот раз мастер молчала намного дольше. Две юные девчонки и высокий юноша в костюме адептов медицинского корпуса перестали делать вид, что они копаются в цветах, и в комнате наступила почти осязаемая тишина.
— Он что-то сказал или… сказал? — возможно мастер хотела спросить «сделал», но благоразумно не решилась.
— Нет-нет, — тут же истово заверила Ясмин, вскинув голову. — Все в порядке, мастер Файон был очень добр ко мне, просто я… Дело не в этом, просто… Наверное я провела неудачную операцию, но это так сложно… Там все время шёл дождь, а метка работает от солнца, что я могла поделать против погодных условий!
Голос у неё неожиданно надломился, и Ясмин повалилась в подушки, как кукла с выключенным заводом. Захотелось плакать. Несколько секунд она лежала, хватая прохладный, напоённый сложным запахом растений воздух и пыталась подавить неуместный эмоциональный срыв. Она прекрасно себя контролировала, но тело, которое так часто пытали, дало сбой.
— Я очень устала, простите, — сказала Ясмин. — Могу я побыть одна?
Глава 4
Конечно, никто не оставил ее в одиночестве.
— Наше присутствие необходимо. При слабости в комнате нужные другие цветы, другая фаза цветения, вам необходимо наблюдение. Эту ночь я останусь сама, а вот завтра обсудим одиночество.
Голос у лечащего мастера стал мягче.
Это было показательно. Не все в Астрели и уж тем более в Варде участвовали в политической борьбе, многие, возможно, очень многие не разделяли тихой войны мастера Файона с тощим ростком Бересклета. А кто-то даже сочувствовал этому ростку. Предыдущая Ясмин не понимала этого или просто не желала верить и тем самым обрекла себя на одиночество. На отчаяние.
— Хорошо, я понимаю.
Ясмин закрыла глаза. Она лгала от первого до последнего слова, играла от первого до последнего жеста, но усталость и боль были настоящими. А тоска по умершей матери и Ясмин, ставшей ей плохой старшей сестрой, сделалась невыносимо острой. Она делила ее на маленькие доли и прятала, убирала в дальний угол сознания. Заставляла себя думать о реальном.
Если ее расчеты верны, то уже к завтрашнему вечеру слухи о том, что мастер Файон перешёл разумные пределы, допрашивая Бересклет, которая едва пришла в себя после двухмесячной комы, разойдутся по всем «Зелёным листам». А к послезавтрашнему — по всей Астрели.
Она сделала свой ход.
Почти всю ночь ее рвало, и Ясмин, ориентируясь на воспоминания, вдруг подумала, что это не последствия ее собственной глупой атаки. Ясмин всегда рвало после допросов мастера Файона. Неделя, полная тошноты, головокружений и раскоординированности, была ей обеспечена.
К утру она чувствовала себя выжатой, как лимон. Хотелось спать, пить и в душ, но сил было только на то, чтобы лежать, уставившись в лепной полоток. Вместе с очередным приступом накатывало ощущение бессмысленности. Зато сейчас она как никогда понимала чувства Ясмин, старавшейся заползти в норку на момент слабости. Одно дело, когда ты выблёвываешь внутренности, заперевшись в личном туалете, и совсем другое, когда тебя выворачивает публично.
— Мы заживили микротрещины ещё вчера, — с сожалением сказал вчерашний лекарь. — Но убрать тошноту не получается.
— Уж, конечно, — тихо сказала одна из вчерашних девиц, которая снова суетилась у растений и вроде бы что-то там меняла. — Это тошноту естественного происхождения убрать легко, а последствия применения оружия попробуй убери. Я уже дважды меняла Либолу Беллум, а он, знай себе, вянет через каждый час.
Ясмин вяло скосила глаза на Либолу, и ее снова вывернуло прямо на свежее одеяло. Около неё остановился вчерашний юноша весьма привлекательной наружности и наклонился к самому ее носу, вытирая рот длинной медицинской салфеткой.
— Можно вообще эту Либолу убрать, — сказал он. — Все равно от неё нет никакого толка.
— Небольшой есть, — отозвалась ещё одна молоденькая медицинская сестра, которую Ясмин не могла увидеть в силу ограниченного обзора. — Раз вянет, значит работает.
Под их голоса она принялась вновь немного задрёмывать. Внимания на неё обращали немного и воспринимали, как больную кошечку. После укола приступы тошноты сократились, и организм впал в подобие покоя. Мир перед глазами кружился, и ужасно хотелось спать.
Она почти заснула, когда дверь в палату распахнулась и знакомые танцующие шаги остановились около ее постели. Сквозь слабость пробилась пугающая мысль, что после матери, Абаль единственный человек, которого она опознаёт по таким незначительным признакам, как ритм шагов или звук дыхания.
— Ясмин!
Абаль наклонился к ней, и Ясмин увидела его тревожные отливающие траурной синью глаза близко-близко. Ясмин попыталась улыбнуться ему, чтобы он не переживал по пустякам, но вместо этого ее снова стошнило.
Следующие полчаса она отчаянно мечтала упасть в обморок или хотя бы спрятаться в процедурной под предлогом каких-нибудь процедур. Однако ее по-прежнему держали в постели, и Ясмин все время сталкивалась взглядом с Абалем, который удобно устроился в кресле. Он придвинул его к самой кровати и вооружился целым мотком тканевых салфеток.
