Егор снова опередил конкурентов. Журналист нашел меня за полицейским оцеплением и посоветовал спрятаться от телевизионщиков.
Глава 46. Любовь и страсть
Лиза не согласилась присутствовать в качестве понятой при обыске дома Яматори. На ней сказалось душевное переутомление. Придя домой, она не села обедать, а прямиком отправилась в свою комнату.
Я тоже не стал есть, аппетит пропал вместе с более-менее сносным настроением. Сам не понимая, зачем, как загипнотизированный поднялся на второй этаж. Дверь в спальню Лизы я открыл без спроса. Девушка сидела на кровати, нервно теребя поясок оранжевого халата.
Комната была декорирована в бежевых и коричневых тонах. Богатая лепниной мебель ручной работы была небрежно отделана под старину – мастера неровными мазками размазали смесь серой и золотистой краски по древесине. Напрасно они считали, что это выглядит благородно.
– Как ты себя чувствуешь, лапонька? – я не осмелился присесть рядом с Лизой.
– Лучше бы спросил, кем я себя чувствую, – девушка взглянула на меня как волчица на косулю. – Я бы ответила – хозяйкой двух неуправляемых алабаев, которые вот-вот сорвутся с поводка и кого-нибудь сожрут. При этом я понимаю, что должна либо научиться их контролировать, либо отвезти их в ветклинику на усыпление. Первое у меня плохо получается, второе отметаю из жалости. Но я не госпожа Ливкина! Я не могу допустить, чтобы пострадали невинные люди. Так что мне делать? Как выйти из идиотской ситуации?
– Надобно понять, что все не так уж плохо, – я дал осторожный совет.
– Да! Все могло быть хуже, если бы ты насмерть загрыз журналиста, а Сатибо растерзал бы в поле начальника УВД. Вам есть к чему стремиться. Валяйте… Без меня.
– Лизонька, прости, – я поднял ее за руку с кровати.
– За что ты просишь прощения? За нападение на журналиста или за то, что разорвал шею игрушечному тигренку? Я видела игрушку в комнате забытых вещей. Не говори, что Кампай научился вскрывать замки. Вдобавок я узнала, что ты терроризировал хозяев кафешки “Зайди Попробуй”. Они написали заявление в полицию.
– Хозяева ресторации преувеличивают. Я их ничем не беспокоил. Изредка заходил чайку попить и поболтать. Василий – мой земляк.
– Знаю я твои чаи, – Лиза отвернулась как от пощечины. – Тиша, скажи честно, и покончим с этим раз и навсегда. Ты не в состоянии себя контролировать? Да?
– Лапушка, в последнее время я действительно сам не свой… Все от любви.
Я испугался сказанному. Призрак Лаврентия всецело овладел моей душой и диктовал, как действовать, что говорить. Самое интересное, что врать он меня не заставлял. Лишь вынуждал говорить правду, которую я хотел сохранить в тайне.
Моя рука опустилась на спину девушки и медлительным слизняком поползла вниз.
– От любви к человеческой крови? – голос Лизы сделался тверже стали.
– Никак нет… Ни под каким соусом мне не нужна человеческая кровь… Лизонька, голубушка, я влюблен в тебя безумно, – я жадно смотрел в ее глаза.
– О, Господи! – Лиза толкнула меня и отступила, закусив пальцы правой руки.
– Ты не рада? – я встал как вкопанный.
– Не знаю… я, – залепетала Лиза, вынув руку изо рта и опершись о маленькое дамское бюро для драгоценностей. – Свербилкин прав. Я сама во всем виновата… Тиша, не знаю, что сказать. Я оказалась не готова к твоему шокирующему откровению. Думала, если ты решишь признаться мне в любви, то сделаешь это по канонам своего времени. Долго будешь говорить длиннющие комплименты из красивых заковыристых слов.
– Лизонька, – я страстно стиснул кисть ее левой руки. – Мне с тобой вовек не объясниться, ежели стану подбирать слова. Я мог бы всякого наговорить. Мог бы назвать тебя наикрасивейшей жительницей планеты Земля… Ай, что Землею ограничиваться, я бы и соседний мир сюда приплел. Сказал бы, что затмишь своею красотой принцессу эльфов… Любовь моя, я мог назвать тебя сияющей радугой, дорогой в рай, дарящей радость и рождающей улыбки. Мог назвать тебя венценосным журавлем, несущим в сад любовь и мир. Я мог наговорить, что ты неподражаема, прекрасна и величественна, словно античная богиня. Но нет! С меня довольно живописных длинных слов! Они все лживы, превращают речь употребляющего их в сплошную ложь. Скажи мне! Разве не солгу я, если назову тебя самой красивой в мире? Ты погляди, – я взял с бюро глянцевый журнал мод и пролистнул его одним движением руки. – Глянь, сколько здесь красавиц! – я остановился на последнем развороте. – Для кого-то модель в купальнике и шляпке – единственная и неповторимая, а для кого-то модель в пальто, допустим, – сто тридцатая. Но ведь слова и той, и этой одни и те же говорятся! – я бросил журнал на пол. – Не лучше ль обойтись без лишних слов? Так делают разумные вампиры, потерявшие все человеческое, не такие словоблуды как я? Ты назовешь их дикое бытие сплошною деградацией, и сложно будет возразить. Но знаешь ли, когда слова теряются, тогда всплывают на поверхность чувства, что были глубоко погребены под спудом увлекающих и отвлекающих от естественного течения жизни речей.
– Тиш, я фигею, – Лиза отцепилась от бюро и ошеломленно уставилась на меня большими глазами. – Но знаешь… – ее взгляд смягчился. – Если я отбрасываю лишние мысли и слова и пытаюсь думать по-вампирски, то получается, и я тебя люблю. Тот наш разговор о самом главном приобретает новый смысл. Не так уж важен стыд. Не так уж страшно еще годик прожить старой девой… Но я ведь буду жить и мечтать, что однажды ты придешь ко мне, когда я лягу спать, и прыгнешь на кровать… А может, я сама к тебе приду и на тебя ка-ак прыгну.
Лиза бросилась ко мне на шею и повисла на мне, растопырив ноги.
– А это здорово! Правда! А-а-а!
Я раскрутил ее на себе как ребенка и усадил на кровать.
– Стыжусь смотреть в твои невинные глаза. Боюсь поддаться страсти, – я склонился над ней, слегка опираясь руками на ее колени. – Ты еще неоперенный птенчик, Лизонька, а я старик… Перед тобою двухсотлетний маразматик, из-за неизлечимого душевного расстройства вдруг возомнивший себя безалаберным юнцом… Ты, верно, ждешь моей клятвы
