Всё-таки зря он так с Догмитом, ведь мой пёс ведь почти всё время опечаленно ждал, пока я успокоюсь, уткнувшись носом мне в ногу.
Я всхлипнула. Мне не хотелось разговаривать. Мне просто не верилось, что хоть кто-то может меня успокоить. Я знала, что мне плохо не только от того, что я впервые в жизни увидела что-то, так тесно связанное с моими родителями, мне было плохо и от осознания такой тяжёлой, просто необъятной правды, что навалилась на меня только через девятнадцать лет после моего рождения.
Я снова почувствовала тошнотворную дрожь и холод внутри. Меня отвлекли тихие шаги Рэя.
Он ничего не говорил мне, просто в какой-то момент он сел рядом со мной и притянул к себе. Я, конечно, была сейчас в не совсем ясном уме, но только это мне позволило обнять его в ответ. Он прижал меня к своей груди, и щекой я прислонилась к его пропылённой кожаной броне. Через мгновение меня всё же захватило безжалостное волнение и осознание того, что вообще происходит.
Я почувствовала запах пустошного ветра и каких-то трав, затем всхлипнула ещё раз. Я вздрогнула, когда почувствовала, что Рэй коснулся губами моей макушки. Я сидела, с трудом пытаясь успокоиться, обхватив его руками за талию.
Затем я услышала шорох и увидела, как Рэй поднимает с тумбочки фотографии, которые я туда положила. Он очень бережно и аккуратно держал их, рассматривая одну за другой. Конечно, он знал, что на них есть мои родители и знал, каково это для меня через столько лет увидеть эти фотографии, услышать всё то, что я услышала и узнать всю правду. Рэй продолжал смотреть фотографии, пока я всё ещё прижималась к нему, медленно успокаиваясь. Минуты тянулись слишком медленно, давили на меня.
Наконец, наёмник отложил фотографии в сторону.
- Я тебя сейчас хорошо понимаю, ромашка, - прошептал Рэй. Я почувствовала, как его дыхание коснулось моих волос. Он помолчал некоторое время. - Когда мне было двенадцать лет, я узнал, что мой отец, которого я считал героем, настоящая сволочь, которая предаёт всех, кто ему доверяет. Он едва не убил мою мать у меня на глазах, а после того, как я заставил её сбежать, он увёз меня туда, откуда я бы и сам никогда не выбрался. Я не знал, что с моей матерью и боялся только одного - что больше никогда не увижу её. Мне тогда было двенадцать, и я думал, что не выдержу всего этого. Но я выдержал. И, пережив всё это, я хорошо понял две вещи: первое - это то, что всё, что меня не может меня не убьёт, сделает меня сильнее, а второе…второе - то, что верить в этом мире можно только себе и своим очень близким людям.
Рэй замолчал, а я больше ничего и не спрашивала. Какой ужас. Я даже и представить себе боялась, что Рэй пережил тогда.
Я вдруг улыбнулась. Сейчас, в эти минуты, я чувствовала поддержку Рэя, самую сильную и надежную поддержку.
А ещё я осознала, как бесподобен этот дар - иметь такого хорошего друга и благодарила Господа за то, что у меня есть такой друг.
Моё сердце так сладко билось в груди, что я едва соображала, что вообще происходит. Что-то томительное, совсем терпкое, непривычное разливалось в груди. Моя влюблённость. Это чувство было подобно удару - резкому и неожиданному, такому сильному, что мои глаза распахнулись, а воздух застрял в лёгких. Мы сидели так некоторое время.
Где-то далеко в коридоре я услышала весёлый лай Догмита. Рэй отстранился от меня, и я выпрямилась, выпустив его из объятий.
- Я узнала, куда отправился отец, - тихо сказала я.
- Ну и отлично, - сказал Рэй, беря меня за подбородок и целуя в лоб. - Думаю, что нам пора, ромашка. Надо возвращаться в Ривет-Сити.
Он улыбнулся мне, большим пальцем проведя по моей щеке. Я покраснела, улыбнувшись ему в ответ. Рэй поднялся с кровати и вышел в коридор. Почти сразу, собрав все фотографии, голодиски и некоторые вещи, я направилась за ним, глупо улыбаясь от счастья.
***
Мы пришли в Ривет-Сити настолько усталыми и измученными, будто бы были не в двадцати минутах от города, а в двух днях пути. Пришли, прошли по трапу к потемневшему в сумерках корпусу авианосца, расчерченного загорающимися внутри точками домашних огней, поздоровались с офицерами и вошли в уютные и теплые помещения авианосца. Люди сновали туда-сюда, о чём-то разговаривая, зевая, смеясь. Близился вечер, и рабочие, уже в предвкушении вечернего куша в барах, курили папиросы на ободранных лестничных пролётах, отряхиваясь от ржавчины и вытирая грязь с лица. Женщины, одетые в мятую одежду, растаскивали по комнатам детей, устало улыбались, быстро переговаривались и расходились по каютам.
Офицеры строго посматривали по сторонам, ожидая ночной смены и явно надеясь поскорее отдохнуть.
Как только мы вошли внутрь авианосца, Эмбер сразу же попрощалась с нами и вместе с Джоном направилась в лабораторию. Я с благодарностью взглянула в её усталое лицо, попрощалась и рассеяно проводила её взглядом.
Рэй снял в комнату в гостинице на верхней палубе. Самое замечательное, что за почти двести крышек к комнате прилагалась довольно чистая ванная комната, в которой даже работал душ.
Сама комната оказалась просторной, с хорошей, местами побитой мебелью из дерева.
У дальней стены стояла широкая двуспальная кровать, ближе к двери был придвинут длинный потёртый диван.
Шкаф стоял в углу рядом с письменным столом. Возле кровати стояла маленькая тумбочка с ночником.
Рэй, как настоящий джентльмен, уступил мне кровать, а сам решил устроиться на диване. Однако он едва задержался в комнате. Оставив в каюте сумки и большую часть оружия, он куда-то ушел. Я так поняла, что в тот самый бар “У руля”, где он собирался пересечься с офицером Харкнессом.
Рэй ушел, а я, забравшись под холодное отсыревшее одеяло, свернулась калачиком и мгновенно заснула.
Мне снилась мама, она обнимала меня своими худыми руками, прижимая к груди, и рассказывала сказку. Мы сидели на огромном красном диване перед разбитой лестницей, ведущей к Мемориалу Джефферсона. Мне было так хорошо рядом с ней, что я даже заплакала. У мамы был очень красивый голос, и я с удовольствием слушала то, как она рассказывает мне сказку о гадком утёнке.
Иногда я поднимала голову и смотрела на её красивое уставшее лицо, а она улыбалась мне и целовала меня в лоб. Кажется, мне было не больше двенадцати лет, и я была одета в детский комбинезон Убежища 101. Мои тёмно-каштановые волосы были собраны в конский хвост, и на голове у меня был ободок с синими пластиковыми цветами, который я то снимала и крутила в руках, то снова одевала.
Я волновалась, глядя вдаль, на серую воду реки. Где-то далеко я видела уже хорошо знакомый мне серый пейзаж городских развалин. Чуть ближе к нам я видела авианосец Ривет-Сити, чернеющий огромной махиной.
Вокруг Мемориала не было строений, принадлежащих проекту “Чистота”, только река, свинцовое небо и разрушенный город.
Сильный ветер был слишком холодным, и я дрожала под его порывами. Мама крепче сжимала меня в объятиях, пытаясь согреть. Мне было страшно, я боялась, что сейчас что-то произойдет, и я снова потеряю маму. Я боялась, что она исчезнет, и я больше не смогу её увидеть. Никогда. Меня беспокоило что-то ещё, но я никак не могла понять, что именно.
Я видела, как мама переживает. Она взволнованно поправляла свои длинные светло-каштановые волосы и испуганно вглядывалась куда-то вперед.
И тут я поняла, что меня беспокоит - мы ждали папу. И ждали его уже очень много времени, а его всё не было. Я начала оглядываться. Мне стало очень страшно, когда я увидела папу возле берега.
Он молча стоял, глядя на нас. Её лицо было бледным и очень скорбным.
Отец был одет в белый халат поверх комбинезона Убежища 101. Ветер развевал его седые волосы, и он всё молча стоял на месте, глядя на нас.
Я хотела позвать его, потому что мама вдруг начала плакать, увидев его. Она выпустила меня из объятий и, рыдая, закрыла лицо руками, а я вскочила с дивана и уставилась на папу, который смотрел на нас, не скрывая тяжелой тоски.
- Нам пора в Убежище, - сказал мне папа ровным голосом.
