оказалась здесь, в этой комнате?
– Когда ты начала нести чушь, я усыпил тебя, – со смехом перебил меня вампир, гладя в мое лицо и заставляя мое тело покрываться мурашками ужаса.
– Как? Нет… Разве ты не выкинул меня из машины? – пролепетала я.
Я лежала под ним. Он придавил меня к кровати.
– Смирись с этим. А теперь пришло время поиграть. – Грейсон впился в мои губы настойчивым требовательным поцелуем, а затем стал покрывать быстрыми грубыми поцелуями мою шею.
– Нет, не надо, Брэндон! Нет! – в ужасе прошептала я, отчетливо осознавая, что он целовал меня, как тогда, на маковом поле. – Что происходит? Почему я здесь? Почему ты здесь? – Я задыхалась от волнения. – Ты выбросил меня из машины! Ты не забрал меня! Я не должна быть здесь!
– Выбросил? Из машины? – Он перестал целовать меня и посмотрел в мое лицо. Грейсон насмешливо усмехался. Я почувствовала, как его ледяная ладонь легла на мою талию, поползла вверх и легла на мою грудь. – Искать тебя два года, чтобы сразу выбросить? Нет, Вайпер, я слишком долго ждал этого момента! – Он приподнял подол моего платья и стал гладить мои бедра. Я вздрогнула от его ледяного прикосновения к моей теплой коже. Его пальцы перебрались на внутреннюю сторону моих бедер.
– Перестань! Оставь меня! – Я уперлась руками в его грудь, чтобы оттолкнуть вампира от себя. – Ты мне омерзителен!
– Я ведь говорил, что твои желания не имеют ни малейшего значения? – Его ладонь оставила мои бедра, и я тут же услышала треск разрывающейся ткани. Он разорвал мое платье.
Мне хотелось кричать от ужаса, но от осознания того, что сейчас Грейсон изнасилует меня, мое горло сжалось, и я издавала лишь еле слышные: «Нет! Не надо! Я не хочу!».
Я была уже полностью обнажена, а Грейсон лежал между моих бедер, одной рукой удерживая мои руки, а второй снимая с себя брюки. Словно в ступоре я неотрывно смотрела в лицо вампира – оно было полным похоти и злости, и вдруг из его рта полилась кровь. Она закапала на мое лицо…
Из моего горла вырвался истошный крик, и я открыла глаза: я была в монастыре, в своей холодной темной келье, и лежала на своей маленькой кровати. Грейсон исчез. Он не насиловал меня. Его не было. Не было!
Это был сон, самый ужасный кошмар, который я видела за всю свою жизнь: он был так реалистичен, что я даже физически чувствовала на себе холод ладоней вампира и то, как он прикасался ко мне и гладил меня.
Я была в своей келье, в своей монастырской робе, и мое лицо было мокрым, но не от того, что на него падала кровь с губ вампира: на улице начался дождь, и его капли пробирались в мою обитель через вырубленное в камне окно.
Обхватив себя руками, я попыталась унять дрожь и освободиться от ужаса, охватившего все мое существо, но страх не отпустил меня, и в эту ночь я больше не уснула. С этого дня по ночам мне часто снились сцены, о которых рассказывал мне Грейсон, и я просыпалась в холодном поту и дрожала от отвращения.
***
Я вышла на маленький каменный балкон и смотрела вдаль: облака уже покрылись прощальным розовым цветом, и природа будто засыпала от усталости и жары. Тихий ветер принес мне запах моря, которое я видела с высоты своего дозорного места – пленившего меня монастыря.
Уже пять лет как меня постригли в монахини. Пять лет прошло с тех пор, как родители Седрика насильно заставили меня стать одной из обитательниц забытого Богом клочка суши, и я жила в этой мрачной, полупустой, каменной глыбе, которая стала моим надгробным камнем при жизни.
Моя жизнь медленно тлела с тех пор, как с моих уст тогда, пять лет назад, таких далеких, сорвались слова: «Я не люблю тебя». С того дня моя жизнь угасла, как светильник, в котором сгорело масло, и началось долгое, ненавистное, мучительное существование.
С того проклятого дня, когда Грейсон едва не увез меня, я не видела его – к счастью, в монастыре он больше не появлялся.
Я жила здесь уже пять лет, но до сих пор не знала, где находилась моя тюрьма – это был католический женский монастырь, где никто, кроме меня, не говорил ни по-чешски, ни по-английски, а местного языка я никогда раньше не слышала. В монастыре со мной не разговаривали: мать-настоятельница только жестами показывала, что я должна сделать, и за пять лет одиночества я превратилась в тень, в механизм, в часть этой серой каменной массы, что была ненавистна мне.
По ночам, лежа в своей твердой узкой кровати, покрытой тонким одеялом, я смотрела в окно, вырубленное в моей келье. Я смотрела на темное небо и тихо напевала песни о любви, слыша лишь свой голос, а затем долго лежала без сна, прокручивая в голове как кино нашу жизнь с Седриком. Иногда, когда я не была слишком уставшей и разбитой, мне даже удавалось представлять, что было бы, не встреть я Грейсона: я благополучно вернулась бы в Чехию, доучилась в университете, и мы с Седриком уехали бы далеко-далеко, на край света. Но, засыпая в сладких грезах, я всегда просыпалась в серой тюрьме и впадала в отчаяние.
Я не знала, что все эти пять лет происходило с моими родителями, и боялась, что они умерли от горя, потеряв единственную дочь, которая не сказала им даже прощальных слов и оставила наедине с приближающейся безрадостной старостью. Но изменить это мне было неподвластно: я не могла сбежать, не могла написать им, потому что в этом краю не было почты и вообще никакого населения. Казалось, этот монастырь нашел самое укромное и скрытое место на планете Земля для того, чтобы изолировать меня от мира. Но главным было то, что, если бы я и смогла написать родителям, письмо тут же перехватили бы Морганы, из боязни того, что Седрик узнает о моем местоположении и найдет меня.
Сегодня медленно протекал очередной тягостный и безразличный мне день: все утро мы с сестрами молились перед большим каменным крестом, на котором распятый Христос был вытесан из простого дерева, уже потрескавшегося. Мы стояли на коленах на холодном каменном полу и шептали молитвы. Я, при постриге получившая новое имя – Элоиза, молилась не за спасение своей души, но о помощи Седрику и моим родителям. О чем еще мне оставалось молить? Далекое прошлое было лишь маленьким мерцающим огоньком, спрятанным в моей душе, но я бережно лелеяла этот огонек – он был единственной связью с прекрасными, теперь уже навсегда потерянными прошлым и будущим. Все последующее
