мерцали огни, крохотные, робкие, но такие красивые, как далёкие бриллианты звёзд. Звуки тонули в этом океане мглы и жемчужных светлячков.
– Держи меня за руку, Дэини! – долетел до Насти запоздалый окрик Ворона – последнее, что осталось в памяти.
И она растворилась в тумане, тишине и звёздном свете, став лишь каплей в вечном Море Времени.
***
37 Здесь кончается синее море…
Даже в снах ты уже
Не возвращаешься…
Все исчезло,
Поглощённое бездной времени.
И осталась только тоска осенняя,
И не воспоминания даже, а так…
Ощущения.
Ощущения –
Прошлого тени забытые.
Ощущение того,
Что уже все утеряно.
Ощущение того,
Что все уже было когда-то.
Возвращение в то время,
Куда не бывает возврата…
стихи автора
Миллиарды звёзд сияли вокруг. Словно дрожащие огни большого города, когда ты смотришь на них с высоты. Она парила среди них, скользила мимо, будто маленький светлячок в мельтешащем облаке таких же ярких собратьев.
Потом они стали пролетать всё быстрее, словно ослепляющие фары авто на ночном шоссе. Проносились стремительно, как хвостатые кометы, сливаясь в сплошную горящую, извилистую линию, огненную змею. Слепящая феерия заполнила всё пространство впереди. Превратилась в одно раскалённое добела пятно, и Настю влекло ему на встречу, будто она попала в стремительный горный поток.
«Так вот он какой – свет в конце туннеля…» – подумалось невесело.
Белое зарево сияло теперь в вышине, прямо над ней.
К нему прибавился звук. Голос.
Голос казался знакомым, но вспомнить не получалось. Крутилось где-то на грани узнавания, не поддавалось, и оттого злило.
Такой минорный, печальный, жалостливый, от него хотелось плакать.
Очень-очень медленно до Рыжей доходил смысл.
А потом прилетело письмо,
Как ничем не прикрытое горе…
Что за бред? Кому это сейчас вздумалось петь? Да ещё такую древнюю древность. И откуда вообще в Долине Ветров знают песню Булановой?
Буланова! Точно, это она и поёт так надрывно!
Было в нём откровенье одно:
«Здесь кончается, здесь кончается,
Здесь кончается синее море…»[1]
Настя распахнула глаза и тотчас зажмурилась снова. Ударило белым.
Она прищурилась и попыталась ещё раз. Огляделась. В глазах до сих пор всё расплывалось.
Белое пятно над головой – гигантская лампа дневного света, а ещё белый потолок. В углу – серый кружок, похожий на сито. Из него и доносится грустная песня детства.
Настя с трудом приподнялась, села.
Чертовски похоже на больничную палату. Или морг. Но в морге песни не поют, наверное…
Пустая белая комната.
Можно подумать, что она в раю. Но рядом с узкой койкой – обшарпанная тумбочка. На ней в стальном поддоне – два пустых шприца. У стены – кривая рогатая стойка, на которую обычно вешают капельницу.
Пожалуй, всё-таки больница…
В широком квадратном проёме окна – выцветшей простыней растянулся лоскут пасмурного неба.
И решётка. Облупившаяся, но надёжная, крепкая.
Огромная разлапистая ветка старого клёна скреблась в окно в порывах ветра. Пожелтевшие листья так и льнули к стеклу бледными ладонями.
Больше в окно ничего видно не было.
Насте вспомнились осенние листья в городском канале Кирлиэса, уносимые прочь равнодушным течением. И сердце резануло болезненно.
Тогда душа её полна была горечи и ревности. Тогда она ещё не знала, что её обида так мелка и незначительна.
Какой дурой ты была, Настенька!
Рыжая спустила ноги на ледяной пол, подошла к окну, приникла к запотевшему стеклу.
Внизу – узкая дорожка из квадратных плит. Стриженый газон. Высокий бетонный забор. По кромке его – колючка.
С высоты третьего или четвёртого этажа, где находилась Романова, была видна пустынная асфальтированная дорога по ту сторону ограды, а дальше лесок или какой-то заброшенный парк.
Ни одной живой души. Только пара голубей бродит по бетонным плитам. В самом центре лужайки ярким костром горела одинокая поникшая рябинка. Сыпал мелкий серый дождик.
Замок повернулся с громким щелчком.
Романова обернулась, в замешательстве глядя на открывающуюся дверь. Так странно, но этот, пожалуй, главный предмет интерьера, она даже не заметила. Ведь никаких попыток выйти из комнаты (или палаты) даже не предпринимала.
Вошедшая угрюмая женщина в руках держала большое железное ведро и громоздкую деревянную швабру. Она глядела под ноги и не сразу заметила Настю у окна.
Изумлённо вскрикнув, уборщица выпустила из рук всё, что несла.
Ведро с грохотом упало на пол. Мутная вода расплескалась во все стороны, почти докатившись волной до Настиных босых ног.
Санитарка, охнув, выскочила наружу и захлопнула дверь.
***
– Ну, здравствуйте, Анастасия Владимировна!
Суровая женщина лет пятидесяти остановилась у койки Романовой и глядела сверху холодно и строго.
Настя торопливо села, чувствуя себя неловко под этим тяжёлым взглядом.
Белый халат. Гладкое каре до подбородка – пережжённые волосы, обесцвеченные неумело – на концах совсем жёлтые, а у корней тёмные. В уголках губ – безрадостные складочки морщин.
– Меня зовут Анна Фердинандовна, – добавила неулыбчивая женщина.
– Оригинально! – говорить такое незнакомому человеку было не очень-то вежливо, но Настя до сих пор не пришла в себя и соображала с запозданием.
Женщина никак не отреагировала. Пожалуй, она вообще не страдала от излишней эмоциональности.
– И как вы себя чувствуете?
– Нормально… вроде… – Рыжая пожала плечами.
– Это хорошо, – невозмутимо кивнула Анна Фердинандовна. – Но нам всё-таки нужно вас посмотреть, да? Давайте, для начала, я измерю давление и температуру. Анализы возьмём…
– А вы – врач, да? – на всякий случай уточнила Романова, пытаясь собрать в кучу мысли, что разбегались как тараканы.
– Да, ваш лечащий врач, – строгая дама принялась разворачивать тонометр.
– И отчего вы меня лечите? – поинтересовалась Рыжая, покорно протягивая ей руку.
Женщина посмотрела исподлобья.
– Если откровенно, Анастасия Владимировна, диагноз вам мы до сих пор поставить затрудняемся. Я вас не лечу, а, скорее… наблюдаю на протяжении всего этого времени.
– Этого времени… – звучало как-то пугающе. – А я здесь давно?
– Да, – невозмутимо кивнула врач. – Вы здесь с тех самых пор, как вас нашли в лесу. Вы что-нибудь помните? О том происшествии?
– Подождите… Я потерялась немного, – Настя тряхнула рыжими локонами. – О каком происшествии сейчас речь?
– Ну… Что-то ведь с вами случилось там, у Воронова утёса? Вы
