— Ехидна, — усмехнулся я. — Духи знают, может, и был, — неожиданно для самого себя согласился я. Уж очень хорошо это предположение отвечало моим недавним рассуждениям и воспоминаниям о Лундре. — Мать утверждала, что я слишком на неё похож, чтобы стать настоящим Неспящим. Почему-то последнее время мне кажется, что она была права, — разоткровенничался я.
— Я даже боюсь представить, какой она была, если умудрялась тебя терпеть и даже критиковать. Да и вообще сложно поверить, что легендарные ребята вроде Кварга Арьена рождаются у простых смертных женщин. Тебя должны были собрать духи в порядке сложного эксперимента. И на свет ты должен был явиться сразу взрослым.
— Ехидна!
— Повторяешься, — рассмеялась она, не пытаясь спорить и доказывать, что всё, что она сейчас говорила, было сказано всерьёз. Чтобы не повторяться, я стащил её с подлокотника себе на колени и, прижав, поцеловал. — А вот это уже оригинальней, это мне нравится, — весело мурлыкнула она, откинувшись на мой локоть и разглядывая меня снизу вверх, когда я отстранился, прерывая поцелуй. Яркие глаза цвета кофе искрились смешинками и как будто сияли. Наверное, это было действие освещения, но я на несколько секунд замер, любуясь. Глазами, прячущейся в уголках губ проказливой улыбкой, короткими белоснежными волосами, упрямо торчащими во все стороны под непредсказуемыми углами.
— Как хорошо, что ты тогда всё-таки поверила младшему, — пробормотал я, подушечкой большого пальца очерчивая нижнюю губу женщины, проводя по щеке. — Наверное, мне следует поблагодарить его за такой кардинальный разворот собственной жизни, как думаешь?
— Это будет нечестно, — улыбнулась она. — О тебе он в тот момент думал в последнюю очередь, его, скорее, я интересовала.
— В каком качестве? — ехидно уточнил я.
— А это ты у него спрашивай. Я бы предположила, что ему было очень любопытно, откуда я такая красивая свалилась, — женщина засмеялась. — Хотя мало ли, может, ему ещё какие мысли в голову забредали, у мужчин с этим быстро.
— Я лучше воздержусь от таких вопросов, — я поморщился. — А то я догадываюсь, чего я от него наслушаюсь, и мне это уже заранее не нравится.
— Например?
— Например, меня назовут ревнивым влюблённым идиотом, — я тоже не удержался от улыбки: ехидная рожа Малыша представилась при этих словах особенно ясно.
— А это неправда? — уточнила Яроника.
— Правда, — пожав плечами, ответил я. — И про ревнивого, и про влюблённого. И про идиота, что-то мне подсказывает, тоже, — я засмеялся: уж очень забавное задумчивое выражение появилось на лице женщины в этот момент.
— Честно?
— Честно — что? — переспросил я. — Идиот-то? Кажется, да. А всё остальное — без «кажется». Я с тобой чувствую себя совсем мальчишкой, тянет чудить и делать глупости. И это удивительно приятное ощущение. Где-то я слышал фразу, что мужчине столько лет, сколько лет его женщине; мне кажется, она хорошо подходит к моему состоянию.
— Тогда ты не сильно помолодел, — вдруг захихикала она.
— В каком смысле? — озадачился я.
— Да в прямом. Ты вообще знаешь, сколько мне лет? — весело поинтересовалась Яроника.
— Ну… полагаю, лет двадцать восемь максимум. А что, больше?
— Как я хорошо сохранилась, — продолжила веселиться она. — Ты почти угадал, только с одной цифрой ошибся. Я вообще-то старше твоего братца, мне тридцать восемь уже. Так что говорю, ты не сильно помолодел, со мной связавшись. Думаешь, почему мы с Птерой так легко нашли общий язык? Потому что очень похожи, даже в этом. Но не переживай, ты тоже оказываешь на меня ужасно тлетворное влияние. Всё время кажется, что мне лет шестнадцать, и хочется громко заявить всему миру, как мне хорошо и здорово, и насколько мне на него в связи с этим плевать. Ну, знаешь, как обычно ведут себя влюблённые подростки? Не скромные и домашние, а те, которые бунтуют и пытаются всем доказать, что они взрослые.
— Влюблённые? — настала моя очередь уточнять.
— Не то слово! — светло и искренне улыбнулась она и потянулась ко мне, чтобы закрепить взаимообмен признаниями поцелуем.
В общем-то, последним, о чём я думал в этот момент, были земляне с их правдивыми или лживыми объяснениями. Так что можно было окончательно признать: как профессионалы мы с Никой, встретившись, взаимоуничтожились. Как две одинаковые частицы с разным зарядом, столкнувшись, перерождаются в иное состояние бытия, и перестают быть прежними.
Ну вот, пожалуйста. Опять красивый и торжественно-пафосный образ. Может, где-то в глубине меня ещё и поэт недобитый затесался? Надеюсь, он всё-таки не проснётся в самый неподходящий момент. Это даже на фоне всего прочего будет слишком.
С самого пробуждения меня не покидало ощущение, что с гравитацией этой планеты что-то случилось. Вроде на первый взгляд всё было по-прежнему, и никто не паниковал, включая землян, но избавиться от чувства, что я стала раза в два меньше весить, не удавалось. А ещё тянуло смеяться, — просто так, без причины, — и хотелось сделать для всего мира что-нибудь большое, замечательное и доброе. Открыть лекарство от жёлтой лихорадки, сочинить бессмертную музыку.
В общем, вскоре, проанализировав своё состояние и немного подумав, я поставила себе окончательный диагноз: влюблённость головного мозга. В тяжёлой форме, с осложнениями. А до вчерашнего вечера это была не она, это был так, инкубационный период.
Занятая собственными переживаниями, я не сразу заметила изменения за столом. Сегодня с нами не было сотрудницы дипкорпуса и её бывшего мужа, зато оба механика (или они всё-таки не механики?) присутствовали на своих местах.
Вообще, странно, зачем они приезжают сюда на завтрак? Не проще было приехать уже к началу рабочего дня, проведя утро с родными? Насколько я понимала, большинство присутствующих были людьми семейными. Но, наверное, это тоже как-то объяснялось. Например, требованиями протокола. Или желанием учёных понаблюдать нас всей толпой в естественной обстановке. Или стремлением дать к себе привыкнуть. В общем, я могла придумать множество вариантов, но уточнять подробности было лень.
За столом царила спокойная мирная тишина; не тяжёлая, а сосредоточенная и задумчивая. Все витали в своих мыслях.
К моему удивлению, наиболее задумчивой выглядел человек, от которого я этого меньше всего ожидала. Птера сидела между Ямовым и Кверром, периодически бросала испытующие взгляды то на одного, то на другого, и опять утыкалась в тарелку. В которой, к слову, еда не убавлялась, а художественно размазывалась по краям.
