Я тяжело сглотнула и неловко оттянула рукав, пряча запястье. Мне отчаянно хотелось избавиться от возникшего напряжения, и я почти выдохнула облегчённо, когда Дэннис наконец перешёл к куар-коду. Но я никак не ожидала, что он вновь коснётся меня — обхватит мою ладонь крепко и так, как будто это не вызывает у него омерзения… Надеюсь, мои щёки не покраснели, когда я вновь испытала непрошенное, неуместное смущение, теперь уже напополам со страхом, гадая, что произойдёт, когда на моём запястье появится такое же изображение, как на руке Дэнниса, с ужасом думая, насколько это будет больно.
— Ты можешь задать любой вопрос, всё, что тебе интересно, и я отвечу как можно подробнее, — вдруг пообещал Дэннис, и, надеясь отвлечься, я с готовностью спросила о бабочке, изображённой на медузе (и на коже за моим правым ухом), но ответ парня поверг меня в такой шок, что на мгновение я забыла и о чужой боли под рёбрами, и о том, можно ли доверять Дэннису, и о том, где вообще нахожусь…
«Само название переводится как „Хамелеон“… Каждый человек на станции вынужден жить так, как ему велят, подстраиваться, менять цвет…. Хотя, говорят, что по другой версии, «тальпа» — это всего лишь „родинка“». Значит, Нона сказала правду?.. Это действительно символ станции? Но почему на моей коже вообще возникла такая инсигния?..
«Так или иначе, если бы кто-то услышал мои слова, то меня лишили бы свободы. В лучшем случае. А в худшем — я бы уже болтался в космосе… Я не мог бы рассчитывать на спасение». Эти слова напугали даже больше, чем мысль, что тальповский узор за правым ухом появился у меня неслучайно. Когда Дэннис посмотрел на меня и спросил: «Ты ведь не выдашь меня?» — стало совсем не по себе.
Разве это не я находилась полностью в его власти? Действительно ли он доверил мне тайну, которая, если бы я умела ею воспользоваться, могла погубить самого Дэнниса? Или это только ложь для такой дикарки, как я?..
Колющая, как сотни иголок, боль от куар-кода была единственным, что помогло мне избавиться от внезапно возникшего наваждения и вернуться к реальности. Я была ей почти благодарна, но и сердита на неё… Запретное чувство для эдемов, но вряд ли теперь Народный суд и изгнание показалось бы мне по-настоящему суровым наказанием. Я почувствовала злость, потому что боль заставила слёзы катиться по моим щекам. Инсигнии, выглядывающие из-под рукава, загорелись и начали мерцать красным светом. А потом… потом я потеряла дар речи, когда осознала, что от неожиданности сама сжала запястье Дэнниса, а, когда подняла голову, поняла, насколько близко мы стоим… Но всё перестало существовать, когда парень поднял руку и смахнул с моей щеки слезу так осторожно, что можно было бы даже перепутать с нежностью…
Я не успела удержать шумный выдох, и, вдруг вспомнив вопрос Дэнниса, решила ответить, надеясь как-то скрыть смущение:
— У меня возникало такое чувство. Чувство, что в голове столько мыслей, но ты не можешь справиться ни с одной.
Однако из-за того, что я произнесла эти слова тихо, почти шёпотом, всё стало только хуже…
Дэннис не убрал руку, а наоборот, продолжал едва ощутимо поглаживать кожу, как будто даже сам этого не замечая, а потом вдруг спросил непривычно осипшим голосом:
— Почему у тебя слёзы бывают чёрные?
Он вновь провёл по моей щеке, а потом, словно очнувшись, наконец опустил руку. Парень что-то спрашивал про чёрные слёзы и капли, что появляются во время молитвы, и я с трудом могла сосредоточиться на его вопросе. Лишь на краю сознания возникло воспоминание, как нечто подобное у меня спрашивал и Мучитель. Я ответила парню то же самое, что и генералу Бронсону: «Слишком много боли». Мучитель явно был не доволен ответом, возможно, решил, что я пыталась лгать, но Дэннис смотрел мне прямо в глаза и слушал, что я говорю, так внимательно, что я скорее ощущала неловкость, чем благодарность.
— Ты создавала пожары? — вдруг произнёс он, и мои глаза округлились.
— Что?
— Прежде к тебе даже подойти не могли, возникали искры и разгорался огонь. Из-за него ожоги получили и солдаты, и ты сама. Ты это делала?
Я никогда не слышала, чтобы у эдемов были такие способности, но в памяти вспомнился незнакомый голос: «Против корриганов нет иных средств, кроме огня. Против воды и тьмы нет другого оружия. Обожги!» — и я не нашлась, что ответить Дэннису, кроме того, что сама не знаю…
Я чувствовала, как что-то изменилось. Остро ощущала на себе взгляд, но почему-то прятала собственный. Мне чудилось, что, стоит посмотреть на Дэнниса, и он станет искать в моих глазах ответ на какой-то невысказанный вопрос. Даже показалось, что, если я сама не подниму голову, он прикоснётся к подбородку и всё равно убедит это сделать. Парень всё ещё держал в ладони тальповскую безделушку, которая поставила на моей коже куар-код и тем самым причинила колющую боль. Я видела, как его пальцы сжали её, будто он хотел занять руки, чтобы не прикоснуться…
«Глупости! — твердила я себе. — Ты сошла с ума!» Но внутренний голос продолжал разоблачать — то ли Дэнниса, то ли меня саму, а разоблачать было в чём, ведь я самой себе не могла ответить на вопрос, что огорчает меня больше: что он прикоснётся ко мне или то, что этого не сделает…
Не в силах больше думать об этом, я подняла голову, и наши взгляды встретились.
— Я правда не знаю, — повторила, сама не представляя, зачем.
Глаза Дэнниса казались бездонными, и стало трудно дышать. Моё сознание лихорадочно пыталось придумать, что ещё сказать, чтобы нарушить гнетущую тишину, и наконец выдало мысль, что я впервые не заглядывала за преграду дольше нескольких минут. Я перевела взгляд за спину парня. Закономерно, что Дэннис решил, будто за ней кто-то появился. Я ответила, что там никого нет. Парень отвёл взгляд, и наваждение наконец рассеялось, но, когда чёрные глаза исчезли из моего поля зрения, я вдруг ощутила непривычную пустоту. Он почти отступил, а я неожиданно сама для себя сжала его запястье.
Не было никаких причин его останавливать, но так не хотелось вновь надолго оставаться в этом белоснежном вакууме и, не найдя лучшего предлога, я напомнила, что обещала исцелить его раны. Однако тому, что произошло после, в моём сознании не нашлось разумного объяснения.
Я сказала Дэннису правду: понятия не имею, почему произнесла именно те слова, которые прозвучали. Для меня все они были лишены смысла. Для меня — не для Дэнниса.
«Холодный металлический блеск. Раны не болят, но будто никак не заживают. Однако ты словно сам не хочешь исцеления».
«Небольшой круг, а из-за него выглядывает паук с длинными тонкими лапками… Хотя нет, больше похоже на крылья. Только не такие, как у птиц, а с перепонками, как у летучих мышей».
«В ладони что-то сверкает и привлекает внимание. Что-то блестящее, но не естественное. Так много ран. И даже будто совсем свежие. Но даже они совсем не такие глубокие, как старые».
Всё это я чувствовала, когда проводила рукой по предплечью, вдоль ключиц и по спине между лопатками. В районе рёбер боль была такой сильной, как та, что я ощущала в своём страшном сне, и во мне появилась твёрдая убеждённость, что эту рану я должна исцелить прямо сейчас. Я совершенно не понимала, откуда она взялась. Мне вспомнились слова, произнесённые в моём сне голосом Дэнниса: «Вы отлично понимаете: если генерал обнаружит укус пчелы, мне конец. В буквальном смысле слова». А потом слова женщины: «Если твой светлячок тебя исцелит, значит, ты дорог ей, если нет, то наша идея всё равно провалилась бы. Землянка должна тебе доверять. В противном случае мы не заинтересованы в сотрудничестве».
«Это был всего лишь сон!» — твердил разум, однако сердце почему-то верило так, как будто всё происходило наяву. «Даже если и так, какая разница?! Тебя не оскорбили слова „твой светлячок“?! Тебя не настораживает, что речь шла о каком-то сотрудничестве?» Я понимала лишь одно: если Дэннису на самом деле угрожала бы опасность, а я могла помочь, то должна была это сделать в любом случае. «Иначе не останется никого, кто мог бы попытаться меня спасти», — уговаривала я саму себя, и доводы, хоть и были отчасти разумными, не казались мне самой искренними…
