За Тиком, вооруженным двумя сайшонскими мечами, спешило два десятка раненых, но ходячих пиратов. Они с победными криками ввинтились в толпу вокруг Лалы, и началось действо, которого не дождался должник Гарута. Лале приходилось на миг задумываться перед каждым пиратом – а вдруг это свой. Люди скользили по залитой кровью палубе, хватались липкими руками за борт, пытаясь удержаться, и падали в воду кто с криком, а кто уже молча. Лала не могла сказать, сколько времени шел бой, просто в какой-то момент перед ней не осталось людей, желающих ее убить.
Пожилой, но крепкий пират, который раньше был привязан к мачте вместе с Тиком, тяжело и со свистом дышал, облокотившись на окровавленного помощника. Он обернулся к Лале с натугой кивнул:
– Я Жайас. Благодарю за помощь.
Лала рассеянно ответила на приветствие и подошла к трупу Микара, наполовину погребенному под обрушившимися ящиками. Больше всего ее сейчас заботила пропажа анука, который не преминул бы покусать несколько человек, угрожавших хозяйке в бою, но почему-то этого не сделал. Она свистнула, но ничего не произошло. Тревога прилипла к ней, как чужая кровь, и Лала уже в голос закричала:
– Тик!
– Я сейчас! – откликнулся откуда-то Ростер-младший.
В другой момент Лалу бы насмешила эта путаница, но не сейчас. Чувствуя, как холодеет в груди от страшной догадки, она стала раскидывать ящики, наваленные на Микара. Анук был там. Он еще слабо шевелился, но зазубренный пиратский клинок, пригвоздивший его к полу, отнимал последние капли крови и жизни. Из золотистого Тик стал бронзовым и темнел с каждым вдохом.
Лала рухнула на колени и осторожно вытащила потемневший нож. Она знала, как устроены змеи, и поняла, что сердце анука цело, но этого было недостаточно. Если бы у нее с собой была сумка со снадобьями! Ведь она даже Мастера Шая вылечила, а с человеком все сложнее… Но сейчас нет ничего, кроме розового шуларта. Не думая, просто повинуясь теплу, что стало исходить от правого запястья, она приложила руку к ране Тика. Сначала ничего не происходило, но вдруг кожа змея именно в месте соприкосновения с шулартом стала вновь золотистой. Лала затаила дыхание, но крошечное золотое пятнышко на остывающем ануке не увеличилось. Тогда Лала подняла нож и острием освободила розовый шуларт, удивившись, что ей совсем не больно. Она вложила самоцвет в рану анука и замотала полоской ткани, отрезанной от подола сорочки.
– Это что было? – раздался сзади шепот Тика. – Ты вырезала из руки кусок своей плоти, чтобы оживить змею?
– Потом расскажу.
Лала поднялась, взяла теплеющего анука, обернула его вокруг запястья и осмотрела палубу. Выжившие пираты наводили порядок. Трупы мятежников уже побросали за борт, верных Жайасу мертвецов с почетом уложили вдоль борта.
– Это самые кровавые и самые неудачные переговоры, которые я когда-либо видел, – вздохнул Тик.
– Они еще не кончились, – ответила Лала.
– Ты хочешь сказать, что после того, что натворили эти уроды, ашайны не против договориться?
– Ашайн здесь только я. И я должна передать тебе предложение Лириша.
Лала быстро пересказала разговор с главой Управы.
– Жайас! – крикнул Тик, не отрывая шального взгляда от Лалы. – Собирай совет в каюте, прямо сейчас!
– Да, мой хаддор! – проскрипел Жайас, держась за бок.
– И приведите Ушаша.
– Кого? – Лале показалось, что солнце раньше времени затонуло в море.
– Да, ты неединственный ашайн на корабле, – подмигнул Тик. – Я тоже умею удивлять.
– Благородный Ушаш из Небесного Ока, брат госпожи Ишиндаллы, который погиб в Этоле пять лет назад? – Лала не верила в совпадения.
– Именно. – Тик выглядел довольным, как уличный мальчишка после невероятно успешной и дерзкой шалости.
Глава тридцать пятая
В каюте Жайаса наспех накрыли стол, и выживший кок умудрился даже украсить некоторые блюда. Лала сидела, как на полуденном песке пустыни, и не отрывала взгляда от двери. Когда в каюту вошел, пригнувшись, очень высокий человек в плаще, пошитом на манер ашайнского, Лала перестала дышать. Ушаш откинул капюшон, медленно осмотрел сидящих за столом и остановил глаз на Лале. Именно глаз, потому что вторая его глазница, перечеркнутая глубоким шрамом, была пуста. Худое лицо пожилого калеки, обезображенное не только шрамами, но и болезненной злобой, не могло принадлежать младшему брату Ишиндаллы, ровеснику Лалы. Правда, его тройная мужская коса была сочно-рыжей, седины не наблюдалось. Он тяжело сел и положил скрюченную руку без двух пальцев на стол рядом с изящным десертным ножом. Молчание в капитанской каюте почти достигло той точки, после которой наступает взрыв, и Лала не выдержала:
– Ты не Ушаш.
Бровь над единственным глазом изогнулась, и калека засмеялся неожиданно звонко:
– Я так и думал. Каждая коза в Шулае скажет мне именно эти слова. И проглотит их! – Смех исчез быстрее, чем моргнули озадаченные переговорщики. Следующую свою фразу Ушаш произнес таким жутким голосом, что старые пираты втянули головы в плечи: – Потому что все в Шулае, даже козы, должны сдохнуть!
Мелко дрожащая трехпалая рука потянулась к ножу, но Тик предусмотрительно отодвинул приборы:
– Не торопись, Ушаш! Заминка вышла. Я нашел старого друга, которому не хочется ровнять город с землей. И теперь вот на распутье. Думаю, самое время выпить, вы с Мастером Лалой поговорите, а мы послушаем.
Ушаш вскинулся:
– Мастер Смерти-женщина?! Это кто же решился обучать ее? Кто ради этого похоронил себя в Пустыне?
– Мастер Шай, – глухо ответила Лала, уже неуверенная, что перед ней самозванец.
Ушаш вдруг сник так же быстро. Сгорбился и выпил воды:
– Это был единственный из мастеров, который знал мою тайну. Мать преклонялась перед ним.
– Твоя мать осталась в Пустыне четыре года назад. Она повредилась рассудком после твоего побега, считала тебя мертвым, но когда узнала, что ты геройски пал в неравной битве, просветлела и ушла в здравом уме. Да будет ее новая жизнь белой, – сказала Лала по-ашайнски.
Тик и Жайас переглянулись при звуках чужого языка, но Лала сделала незаметный успокаивающий жест, и Тик понимающе кивнул. Ушаш, как только услышал первое ашайнское слово, беспокойно затрясся и зарыдал, уронив голову на грудь.
Тик встал:
– Оставим их ненадолго, пусть поговорят.
Когда пираты вышли, Лала осторожно положила руку на плечо Ушаша.
– Она любила тебя до последнего вздоха.
– Я хотел вернуться к ней! – внезапно вскричал Ушаш, и Лала вздрогнула.
Она уже поняла, что безумие старой госпожи нашло продолжение в потомках, и думала только о том, чтобы не сболтнуть лишнего. Но говорить ей и не пришлось. Как иссушенный, но не убитый пустыней путник набрасывается на воду, так и бедный калека говорил на родном языке без умолку, судорожно обрывая слова на полуслоге, когда уже совсем нечем было дышать:
– Очень хотел. Я долго скитался в стране черноголовых, был у чынгырцев, потом снова у черноголовых. Я выучил два ужасных чужих языка, убил много разных людей, заработал много золота и хотел приехать к маме, поблагодарить, что отпустила, что спасла меня от участи Мастера Смерти. Хотел рассказать, какие красивые места за морем, и, может быть, забрать ее с собой. Но потом у меня украли все золото. Это не страшно, я бы еще заработал, но меня нашел сокол от сестры, ты знаешь мою сестру Ишиндаллу?
Лала кивнула, и он продолжил:
– Сестра написала, что маме плохо и мне пора вернуться хотя бы на время, что в порту Этолы нас с Кашдашем, моим дромом, заберет корабль черноголовых, что все договорено и оплачено. Но в порту, когда я ждал вестей, в кабаке на меня напали пираты. Просто так, пьяные были. Правда, их главарь знал тайну про мою отметину, мне нужно было его убить, но я не смог, их было больше, я убил других, главаря не успел. Они подумали, что я мертв, и скинули в море. Ашайны не умеют плавать, но я ведь столько лет жил в Заморье, я многому научился. Эти глупцы не знают, что ашайны, особенно отмеченные змеей, переносят самые страшные раны. Но когда я отлежался у доброго рыбака и вернулся в таверну, где остался Кашдаш, то узнал ужасное: его забрал какой-то ашайн, прикинулся мной и уплыл на моем корабле! От сестры больше вестей не было, и тут до меня дошло: это ее рук дело! Это она не хотела делиться наследством и маминой любовью, она сговорилась с кем-то из Шулая! Но ничего, ничего, ничего… – он нервно потирал трясущиеся руки, речь его становилась все быстрее и бессвязнее, – я несколько лет нищенствовал, скитался, ждал… и дождался… Шулай падет, захлебнется в крови, так им всем и надо… мама, мама, ну почему ты ушла так рано? Кашдаш, зверюга моя, ты тоже, наверное, умер без хозяина… но ничего, ничего, ничего… они все ответят!
