– Не забывай – среди нас не осталось ни проводников, ни хранителей. А ты представь, какая мощность изначального импульса должна быть, чтобы преодолеть такое расстояние? Для нас это неосуществимо. Я потому вчера и понял, что Зул не так далеко от планеты, раз сигнал дошел.
– А я смогу? Ну, сигналы эти посылать... когда кровь старха проснется? – сама не могла для себя решить, обрадовалась ли я подобной возможности.
– Древние проводники могли, – задумчиво, приостановив полив, чтобы пристально взглянуть на меня, сказал муж. – Говорят, в самом начале именно так сообщались стархи с Ваэла и Тильзана. Но в твоем случае – не знаю. Представь, какое количество энергии необходимо выплеснуть единым целенаправленным потоком. Да еще и вплетя в него информационный посыл. Это гораздо больше того, что ты вытянула при охлаждении компрессоров.
Мне непроизвольно подурнело: ком встал в горле, а руки затряслись. Я тогда так скверно себя ощущала... А если гораздо больше? Это же в принципе невозможно, от такого переизбытка энергии просто разорвет, расщепив па молекулы.
– Должен быть какой-то способ «усваивать» любую энергию в большем количестве, какой-то механизм ее временного принятия, – вслух, сообразно своим мыслям, и одновременно для мужа прошептала я.
– Да, – Рид согласно кивнул, озабоченно наблюдая за моим лицом.
– Но ты о нем не знаешь? – предвидя ответ, уточнила я.
– Откуда? Не уверен, что в принципе есть те, кто знает, – вздохнул он, подтверждая мои опасения.
Как же обидно, что отец мне совсем ничего не рассказывал! Если бы я знала тогда, как важно все это выяснить, я бы сумела добиться, чтобы он рассказал. Но знал ли он сам о собственных возможностях? И тут же уверенно поняла – знал! Именно сейчас в голове в одну картину сложились мелкие детали и странности, которым я раньше или не придавала значения, или полагала их случайностями. Мой отец был виртуозным механиком и обходился без инструкций, любых указаний и соответствующего образования. Но при этом он всегда четко знал, в чем причина неисправности и как ее устранить. В точности как я с растениями! Возможно, можно так же чувствовать и не живую материю, понимать ее суть? Только пока мне это недоступно...
– Отец был лучшим механикам во Вселенной, – грустно поделилась я с мужем подозрением, – только благодаря ему наше корыто так долго продержалось. И теперь я понимаю, в чем причина... Но он ничего, совсем ничего не рассказал мне...
О моем отце, кроме одного раза в самом начале наших, взаимоотношений, мы не разговаривали. Для меня тема была болезненной, а мужа вопрос в принципе не интересовал. Поэтому сейчас я ожидала, что мой старх будет удивлен поднятой проблемой. Но он нахмурился.
– Вита, – судя по тону, муж осторожно подбирал слова, – знай, что у нас принято особенное отношение к детям. Их любят, их оберегают и до определенной поры заботятся. Чтобы ты не думала об отце, не сомневайся, что ты была дорога ему. А что до его отношения... значит, он полагал, что незнание будет для тебя полезнее. Верь, что у него были благие намерения. Ведь он не мог не чуять в тебе своей крови.
Удивленная таким взглядом на ситуацию, задумалась. Опыление моруса, которым я занималась, было временно забыто, а я застыла, невидящим взглядом уставившись на фиолетовый цветок, вспоминая прошлое анализируя... Получается, я заблуждалась, когда думала, что пренебрежение отца основано на том, что я «уродилась» в маму? Он из всей команды пиратского звездолета один и знал, что кровь старха я все же унаследовала. Но всегда сторонился меня и никакого тепла или родственных чувств не проявлял. Мама любила, да. Пока была жива, старательно оберегала меня, воспитывала и заботилась, насколько позволяли условия. В основном наша с ней жизнь проходила внутри маминой клетушки – каюты, покидать которую мне редко разрешалось. К отцу мама всегда уходила одна, запирая меня у себя. А когда она меня оставила, я так с молчаливого безразличия команды и осталась жить в той коморке. От отца никакой поддержки и утешений не было. Что и сделал, так только смирился с тем, что я в помощники набилась.
А мне было жутко и трудно – подростком остаться одной на звездолете, где никому была не нужна. Было страшно стать нахлебницей, когда и так часто не хватало еды. Вот и жалась к нему, инстинктивно ища защиты, по-детски надеясь на поддержку.
А поддержки не было. Для него я всегда была пустым местом, даже по имени редко звал, чаще: «Эй, ты, подай мне...». И я подавала нужное, стремясь хоть как-то оправдать право быть рядом. Сначала прокрадывалась в отсек, где он трудился, всегда что-то чиня или сооружая, и тихонько забивалась в угол, наблюдая, радуясь уже тому, что не гонят. Но даже ребенком понимала, что не нужна ему. Потом стала помогать – что-то приносить, уносить. И всегда наблюдала. Так и научилась многому. Не всегда зная, почему и как выходит именно так, но информацию усваивала как данность: в конкретно таком случае – надо сделать так-то. Со временем у меня что-то начало получаться, мне даже стали поручать самостоятельно разобраться с мелкими поломками. И я даже стала надеяться, что смогу заслуженно получать свою долю пропитания. А потом погиб отец... В одном из рейдов его ранили... в спину, смертельно. И он ушел из жизни, так и не сказав мне ни одного ласкового слова. Именно с того момента в моей жизни начался истинный ад.
Можно ли согласиться со словами Рида? Что все это жестокое безразличие было ради моего блага, что он не был равнодушен ко мне, что думал о моем будущем? Не представляю. Сейчас это уже не выяснить, но представить подобное я была не в состоянии.
– Думаю, мой отец был исключением из правил, – в итоге вернулась я к разговору с мужем, впервые с не скрываемой горечью честно признавшись в положении вещей. – Для него я ничего не значила.
– Ты ошибаешься, – Рид одним движением шагнул ближе и, прижав меня к себе, прошептал в волосы: – Ты значила для него тоже, что и для каждого отца его ребенок. К тому же единственный, к тому же такой...
– Но почему... почему тогда он никогда... – не сдержавшись, я разревелась, кажется, впервые позволив себе выплеснуть ту боль, что скрывала в душе даже от самой себя.
– Тшш, – муж обнимал меня за трясущиеся от рыданий плечи и тихо баюкал, утешая. – Просто верь в то, что он любил тебя и хотел для тебя лучшей доли. Возможно, исходил из собственного неудачного опыта, потому и поступал неверно. Но никто из нас не застрахован от ошибок. Его мотивов теперь не узнать, но ты это прими как данность: твой отец тебя любил!
Я не удержалась от нервного смешка, на миг прервавшего поток слез, – настолько в стиле моей жизни прозвучал совет, настолько грустным и реалистичным он был.
