Все это, словно фильм, проходит через мой мозг, каждая секунда, проведенная с ним с тех пор: он, несущий меня к медсестре, в мой первый день в школе, урок истории мистера Эриксона, «Пицца Хат». Мы вместе в подъемнике. Выпускной. А вот мы сидим на переднем крыльце и любуемся звездами. Он, выходящий из-за деревьев в вечер пожара. Каждый вечер, который он провел на моем карнизе, луг, лыжный холм, это кладбище, на котором он поцеловал меня, каждый момент, что был между нами, я чувствовала эту силу, толкающую меня к нему. Я слышала этот голос, шепчущий в моей голове.
- Мы принадлежим друг другу.
Я выдыхаю и понимаю, что стояла затаив дыхание. Я опускаю глаза вниз, на наши соединенные руки.
Его большой палец медленно поглаживает костяшки моих пальцев. Я поднимаю взгляд на его лицо. Слышал ли он трепет моего сердца? Читал ли мои мысли?
- Ты сможешь, - говорит он. Не знаю, говорит ли он о маме или о чем-то еще.
Может, это и не важно.
Я встречаюсь с ним взглядом, сжимаю руку в его руке.
- Надо идти, - говорю я. - Люди ждут.
И мы продолжаем идти. Вместе.
Я ожидаю увидеть людей, стоящих вокруг зияющей в земле ямы, гроб с мамой, установленный сверху, но шок от этой картины все перекрывает. Я знаю слова, которые скажет Стивен. Я ожидаю почувствовать присутствие Семъйязы. Но я не знала, что в тот момент мне будет его жаль.
Я не планировала идти за ним, после того, как молитвы были произнесены, а гроб опущен в землю и засыпан, после того, как толпа рассосалась, оставляя меня, Джеффри, Кристиана и Билли стоять в одиночестве. Я чувствую Семъйязу, его горе, не то горе, которое шло с самого начала – от оторванности от Бога и противостояния своей ангельской сущности, а от окончательного осознания того, что он навсегда потерял мою маму. И я очень четко понимаю, что делать.
Я отпускаю руку Кристиана. И иду к забору у края кладбища.
-Клара? – Встревожено зовет Кристиан.
- Оставайся здесь. Все в порядке. Я не выйду с освященной земли.
Я зову Семъйязу.
Он встречается со мной у забора. Он поднимается по холму в теле собаки, затем преобразуется, и безмолвно стоит по другую сторону ограды с печалью в его янтарных глазах. Он не может плакать – это не предусмотрено его анатомией. Он ненавидит, что ему не было дано право на слезы.
Ужасно быть просто злым. Наконец, я выхожу за пределы сознания.
- Вот, - говорю я.
Я неловко снимаю браслет с запястья, мамин старый браслет с подвесками. Я просовываю его через дыру в заборе.
Он смотрит на меня с вытянувшимся от изумления лицом.
- Возьми его, - подбадриваю я.
Он протягивает руку, осторожно, чтобы не касаться меня. Я опускаю в нее браслет. Тот звякает при соприкосновении. Семъйяза смыкает пальцы вокруг него.
- Это я ей его подарил, - говорит он. – Откуда ты…?
- Я не знала. Я просто действовала по наитию.
Затем я отворачиваюсь и, не глядя назад, возвращаюсь к своей семье.
- Детка, у меня чуть инфаркт не случился, - говорит Билли.
- Пошли, - говорю я. – Хочу домой.
Когда мы отъезжаем, Семъйяза все еще стоит там, словно окаменелый мраморный ангел на кладбище.
Чего я действительно не ожидала по возвращении домой – так это полицейских.
- Что случилось? – спрашивает Билли, когда мы выбираемся из машины и с глупым видом таращимся на полицейскую машину, припаркованную на подъездной дорожке, два офицера прогуливаются вокруг дома.
- Нам нужно поговорить с Джеффри Гарднер, - говорит один из них. Он смотрит на Джеффри. – Это ты?
Джеффри бледнеет.
Билли же просто воплощение спокойствия.
- По поводу чего? – она ставит руки на бедра и пристально смотрит на них.
- Мы хотим знать, что ему известно о пожаре в Полисайдс в прошлом августе. У нас есть основания полагать, что он мог быть в этом замешан.
- Нам бы так же хотелось немного осмотреться, если вы не против, - говорит другой полицейский.
Билли говорит деловым тоном: - У вас есть ордер?
Под ее пристальным взглядом офицер краснеет. – Нет, мэм.
- Понятно. Я – опекун Джеффри. Он только что был на похоронах своей матери. Ваши вопросы могут подождать. Доброго вечера, джентльмены. – Затем она берет меня за плечо одной рукой, Джеффри другой, и ведет в дом. Дверь захлопывается позади нас. Она переводит дыхание.
- Так, это может стать проблемой, - говорит она, изучающее глядя на Джеффри.
Он пожимает плечами. – Пусть допрашивают. Мне все равно. Я скажу им, что это сделал я.
- Ты что? – Но часть меня не удивлена. Часть меня что-то подозревала с того момента, когда тем вечером я увидела его летящим со стороны леса. Часть меня знала.
- Это было моим предназначением, - говорит он. – Мне снилось это с тех пор, как мы переехали в Вайоминг. Я должен был начать пожар.
Билли хмурится. – Вот видишь, это проблема. Сегодня вечером оба оставайтесь дома, хорошо? Мне надо сделать пару звонков.
- Кому? У собрания есть свои адвокаты? – с сарказмом спрашивает Джеффри.
Билли смотрит на него без капли юмора в ее обычно веселых темных глазах. – Да, так и есть.
- У нас и бухгалтер есть?
- Митч Хэммонд.
- Все равно, - говорит Джеффри. В его лице не осталось и следа той уязвимости, того намека на маленького мальчика, который хочет к маме, которые я видела утром. Все это полностью исчезло. – Я буду у себя. – И он уходит в свою комнату. Билли удаляется в мамин кабинет и закрывает дверь, оставляя меня в одиночестве. Снова.
Я жду несколько минут, пока от тишины дома не начинает гудеть в голове. Затем я раздражаюсь и иду в комнату к Джеффри. Он не отзывается, когда я стучу. Я просовываю голову внутрь, просто чтобы убедиться, что он не сбежал через окно.
Он здесь, перебирает вещи в шкафу. Он останавливается и выжидательно смотрит на меня.
Я вздыхаю. – Знаешь, нам обоим могло бы быть проще, если бы ты перестал меня ненавидеть хотя бы минут на десять.
- Это твой сестринский совет?
- Да. Я старше и мудрее. Так что тебе следовало бы прислушаться.
- И мама хотела, чтобы мы поддерживали друг друга, - я не осмеливаюсь сказать это вслух.
Он фыркает и возвращается к подбиранию носку пары.
- Что ты делаешь? – спрашиваю я.
- Собираю спортивную сумку на эту неделю.
- Ааа.
- Я занят, поняла?
- Джеффри… - я сбрасываю гору грязной одежды со стула и сажусь на него. – Чем я заслужила то, что ты меня так ненавидишь?
Он останавливается. – Ты знаешь, что сделала.
- Нет. То есть, да, думаю, в прошлом году я была достаточно эгоистична, зациклена на своем предназначении и все такое. Я не думала о тебе.
- Ой, и правда, - говорит он.
- Прости меня. Если я игнорировала тебя, или из-за меня ты не получал достаточно внимания, потому что я была так сосредоточена на своем предназначении. Я не знала о твоем, клянусь. Но, может, ты сможешь и меня простить?
