Я замираю, взвешивая, стоит ли признаваться, что речь идёт действительно о них.
— Спонтанное самовозгорание. — Это уже не вопрос. — Паранормальное явление…
— …существование которого не доказано и отрицается большинством учёных, — я прерываю Коди и заканчиваю фразу за него, давая понять, что его догадки были верными, хотя для себя я так и не принял решение, стоит ли рассказать всю правду…
— Ты Габриэллу спрашивал? — уточняет друг, и я устало вздыхаю, прежде чем ответить:
— Похоже, сама шокирована.
Коди накладывает и себе полную тарелку еды, но к ней так и не притрагивается. Мы сидим в тишине, задумчиво глядя друг на друга.
Похоже, у Практиканта тоже с аппетитом проблемы.
— А ты что думаешь? — не выдерживаю я. — Она может создавать пожары?
— Если может, то, получается, солгала тебе, — отрешённо произносит Коди. — А это не похоже на правду: в обманах Габриэлла вроде как не специалист.
Я вспоминаю про одностороннее стекло и задумываюсь о том, что друг одновременно и прав, и не совсем: хотя притворяется Габриэлла не слишком умело, по крайней мере, её до сих пор не разоблачили. Другой вопрос: солгала ли она мне? Её глаза казались искренними.
— Искры берутся не из воздуха, конечно, — продолжает рассуждать вслух Коди, ковыряя вилкой по тарелке. — Хотя выглядит всё именно так. Может, генерал и прав. По крайней мере, такая самозащита была бы логичной для солнечного человека: солнце, огонь, пожар… Другой вопрос: как научно объяснить это явление?
Объяснить, а главное — предотвратить… Но я молчу. Беру вилку в руки, но, как и друг, не принимаюсь за еду.
— С химической точки зрения, — наклонившись вперёд, начинает Коди, — наше тело содержит достаточно энергии, которая хранится в форме жировых отложений, но при обычных обстоятельствах оно не может самовозгореться как минимум из-за высокого содержания воды. На испарение семидесяти процентов жидкости — а примерно столько в нас содержится — потребовалось бы слишком много энергии. И не только её — нужен какой-то внешний источник огня.
— Ты говоришь об эффекте живой свечи, — догадываюсь я, и мой голос звучит разочарованно. — Но теория фитиля, к которому поднесли зажжённую спичку, не получила подтверждения. Даже если основываться на псевдонаучные факты, Алан сказал, что никаких источников огня и в помине не было. К тому же, боюсь, в теле Габриэллы даже нет жировых отложений, которые могли бы гореть, превращая её в фитиль.
— Да, эта теория всегда была неубедительной, — с готовностью соглашается Коди. Словно сам того не замечая, он кладёт вилку на стол и упирается в него локтями. — В прошлом большинство жертв были худыми людьми, практически лишёнными жировых отложений, и, тем не менее, они сгорели.
— Ты говоришь о слухах и домыслах, — замечаю я, пока на краю сознания формируется мысль, что с такими разговорами аппетит у меня и не появится.
— Были задокументированные случаи.
— Задокументированные, — подтверждаю я, — однако так и не признанные наукой.
— Прежде мы никогда не имели дело с землянами, — парирует Коди.
Справедливо.
— Нужно рассмотреть любые варианты, — добавляет он, не сводя с меня взгляда, и я неуверенно предполагаю:
— Ацетон? Это горючее вещество может не только появляться, но и накапливаться в организме человека.
— Да-а-а, — тянет друг, — но только когда начинают расщепляться снова-таки жировые клетки. Цепочка биохимических реакций, за которые отвечает печень, приводит к тому, что в кровь поступают особые вещества — кетоны, и их избыток — теоретически — мог бы вызвать самовозгорание.
— Ацетон — это одна из разновидностей кетонов? — уточняю я, пытаясь не потерять нить разговора.
— Именно, и его накоплению способствуют некоторые диеты. Возможно, наша еда в каком-то смысле может таковой восприниматься, ведь на планете Габриэлла наверняка питалась иначе.
Я бездумно постукиваю вилкой по столу, а, заметив, убираю от неё руки.
— Есть одно большое «но», — вдруг говорит Коди, и я вновь поднимаю на него взгляд. — Производство ацетона в организме начинается, когда в крови понижается содержание глюкозы. Именно его дефицит приводит к тому, что включаются альтернативные механизмы и начинается расщепление жировых клеток. А в теле Габриэллы глюкозы, как ты знаешь…
— …предостаточно, — прерываю я, догадавшись.
— Да, — поддерживает Коди. — А даже если бы было меньше, всё равно открытым оставался бы вопрос об источнике возгорания.
— Мы ходим по кругу, — произношу очевидное, и друг повторяет за мной:
— Мы ходим по кругу.
Какое-то время мы молчим, но так и не начинаем есть. Похоже, я был прав: завтрак стал лишь предлогом.
Время идёт, а особое задание Бронсона так и остаётся невыполненным. Если я ничего не придумаю, то неприятности светят не только мне самому, но в первую очередь Габриэлле… В то же время сложно что-то предпринять, когда, если не лжёшь другу, то, по крайней мере, умалчиваешь часть правды…
— Если только… — вдруг произносит Коди взволнованно, — искры статического электричества…
Я растерянно смотрю на друга, наблюдая, как его взгляд лихорадочно бегает по тарелке, не видя еды, как если бы Практикант мысленно чертил какой-то рисунок или высчитывал какую-нибудь формулу.
— Для этого нужна была бы синтетическая одежда.
— Сомневаюсь, что, будучи на планете, Габриэлла была одета в больничный комбинезон, а ведь именно там, перед медузой, пожар был самым сильным.
Взгляд Коди останавливается на мне.
— Почему они решили, что его создала она?
Я пожимаю плечами.
— Потому что потом, на станции, от её тела вновь отлетали искры? — я то ли отвечаю, то ли задаю вопрос, и друг реагирует молниеносно.
— Неубедительно.
Он прав.
— Опиши, как это выглядит — когда от тела Габриэллы отлетают искры.
— Я не видел.
— А что рассказывал Алан?
— Что прямо на глазах кожа вспыхнула огнём на несколько секунд и опалила и солдат, и её саму.
— Кожа, значит…
— Почему ты спрашиваешь? — уточняю я, глядя, как взгляд Коди снова блуждает по тарелке, а потом останавливается и поднимается к моим глазам.
— Скорее всего, статический разряд должен порождать сияние и сопровождаться шипением.
— Насчёт шипения не знаю, — откликаюсь я, — а вот сияние…
Догадка пронзает нас обоих одновременно.
— Инсигнии! — выпаливает Коди, вспоминая мой рассказ о том, как Габриэлла назвала свои узоры на коже.
— Инсигнии, — повторяю я, разделяя ход мысли друга.
— Но в таком случае накоплению напряжения будет способствовать холодная сухая погода, тогда даже небольшой разряд может привести к возгоранию какой-нибудь пушинки, что пристала к одежде.
Мои брови приподнимаются.
— Это все гипотезы? — спрашиваю я растерянно.
Коди тяжело вздыхает.
— Остальные бредовые.
— Они все бредовые, — парирую я, и друг кивает.
— Но есть откровенная чушь. Вроде той, что жертвами самовозгорания становятся одинокие люди, которые впадают в прострацию прямо перед тем, как загореться.
— В прострацию? — повторяю я.
— Я же говорю, бред.
— И всё-таки — какие ещё гипотезы ты знаешь?
— Одним из особо неудачных объяснений был разряд шаровой молнии, но нам это никак не подходит. Вообще, всё, что связано со стихиями, изучено неплохо, однако… — вдруг глаза Коди округляются, — погоди минутку…
— Что?
— Не помню уже, когда именно, но, наверное, в веке двадцатом было высказано предположение, будто причиной самовозгорания может служить субатомная частица, испускаемая космическими лучами, — пиротон. В обычных условиях она якобы свободно проходит сквозь человеческое тело, не принося вреда — как нейтрино, но иногда может задеть ядро клетки и привести к цепной реакции, способной полностью уничтожить тело человека, — с каждым словом глаза Коди становятся всё больше, а голос ощутимее звенит от напряжения и воодушевления одновременно. — Гипотеза не встретила поддержки, напротив, говорили о том, что изобретать частицу только для того, чтобы объяснить человеческое самовозгорание — это дурацкая идея.
