— Когда придет нотариус? — осведомилась она. Молчать было уже невежливо, но Элиза понятия не имела, о чем теперь говорить, и не чувствовала ничего, кроме неловкости.
Она прекрасно понимала, что провела эту ночь в одной постели с убийцей. Но признание Оберона задело Элизу глубже, чем она предполагала.
«Он чудовище, — подумала она и тотчас же добавила: — Он одинок и несчастен».
Оберон щелкнул крышечкой потертых часов — Элиза удивилась тому, что у настолько обеспеченного джентльмена настолько непритязательные часы — и ответил:
— К полудню. Подпишем все бумаги и поедем на вокзал. Да, мне еще надо поговорить со слугами.
— Разумеется, — кивнула Элиза. — Теперь ведь это все ваше.
«Как и я», — подумала она, но не сказала об этом вслух. Оберон поднялся со стула, прошел по комнате, выглянул в окно. День был совсем осенним — серым, скучным. Моросил мелкий дождь, улицы были темны. От лета не осталось и воспоминаний.
Ну и пусть его. Пусть уходит подальше это страшное лето, которое отняло у Элизы отца и разрушило ее жизнь. Она не будет жалеть о нем.
В груди заворочалась боль, и Элиза не удержала едва слышного вскрика. Оберон поморщился, сделал шаг от окна, и боль улеглась.
— Десять шагов, — извиняющимся тоном произнес он. — Я совсем забыл о них. Простите, Элиза.
Пашмина отправилась в четвертый чемодан, к бумажным сверткам с бельем. Уезжая в дом своего мужа, Элиза обязательно взяла бы с собой украшения, но они давно были проданы. Элиза оставила себе лишь маленькую подвеску: розовая жемчужина в серебре напоминала о матери. Когда-то отец подарил эту жемчужину ей на свадьбу — для этого ему пришлось продать свою лошадь.
— Кажется, это все, — сказала она. Голос дрогнул, Элизе на мгновение сделалось так тоскливо, что она едва не расплакалась. Оберон правильно понял выражение ее лица, потому что негромко произнес:
— Я подожду снаружи.
Служанки торопливо вышли за ним, комната опустела. Элиза привалилась к закрытой двери и несколько минут стояла просто так. Вот она и покидает свой дом…
От этой мысли становилось пусто и холодно. Здесь Элиза провела всю свою жизнь — вернется ли когда-нибудь? Она медленно пошла по комнате — так, словно пыталась запомнить ее навсегда.
Слезы полились сами. Жизнь Элизы стала чем-то маленьким, как березовый листок на ветру. Она дотронулась до столбика кровати, провела пальцами по прикроватному столику, печально посмотрела на потертого плюшевого медведя, который сидел на подоконнике и глядел на мир единственным оставшимся глазом — старый верный сторож, он не уходил со своего поста.
«Не бойся! — услышала она его беззвучные ободряющие слова. — Справимся, перебедуем!»
Элиза шагнула к окну, взяла медведя и тотчас же задохнулась от боли, пронзившей грудь.
Десять проклятых шагов.
Из коридора донеслось сдавленное шипение сквозь зубы. Элиза отпрянула от окна, представила, как Оберон стоит у дверей, и на его лбу выступают капли пота.
— Элиза, — услышала она. — Пришел нотариус.
— Иду! — Элиза быстрым шагом прошла по комнате и вышла, больше не оборачиваясь.
Долгие проводы — лишние слезы.
Компанию нотариусу составлял юрист и человек из банка — все трое были похожи, словно братья: одинаковые темно-серые костюмы, одинаковые прически, даже спокойно-равнодушное выражение лиц. Четверть часа ушла на зачитывание бумаг, по которым господин Оберон Ренар приобретал все движимое и недвижимое имущество госпожи Элизы Леклер, включая долги и платежи по залогам, еще четверть часа ушла на подписание бумаг. Среди документов, которые подписывал Оберон, были и какие-то дарственные, но у Элизы так шумело в ушах, и сердце колотилось так громко, что она не поняла, какие именно вещи он дарит, и кому. Когда троица раскланялась и покинула дом, Элиза обнаружила, что по спине ручьями струится пот.
— Вот и все, — улыбка Оберона была спокойной и ободряющей. — Теперь мне нужны слуги.
Они спустились в гостиную — там, сев на диван, Элиза вдруг заметила, что до сих пор прижимает к себе старого медведя. Слуги выстроились перед Обероном, и тоска снова дотронулась до Элизы липкими пальцами.
Это уже не ее дом. Это не ее жизнь.
— Итак! — Оберон держался уже совершенно по-хозяйски, и слуги слушали его, опустив головы. — Мы с миледи Элизой уезжаем на север, в академию. Вам будут задавать множество вопросов о нас. Отвечайте, что мы помолвлены и вернемся весной, после окончания учебного года. Свадьбу сыграем раньше, осенью.
Госпожа Анжени вопросительно посмотрела на Элизу, словно хотела спросить, правда ли это. Элиза сделала вид, что не заметила ее взгляда.
— Вы, госпожа Анжени, — Оберон посмотрел на домоправительницу, она поклонилась, — записывайте тех, кто будет проявлять особый интерес, и немедленно сообщайте мне о них через артефакты моментальной почты. Сегодня же я распоряжусь о начале большого ремонта в доме, бригаду мастеров вам пришлют из министерства магии.
Ремонт? Элиза удивленно взглянула на Оберона. Зачем это ему? Дом был в идеальном состоянии, отец всегда заботился о нем.
— Ремонт, милорд? — переспросила госпожа Анжени. Оберон кивнул.
— Да. Перестелить паркет во всех комнатах, снять все обои со стен и наклеить новые, полностью заменить системы отопления, канализации и освещения, — произнес он. — Сейчас я могу сказать точно: генерал Леклер не покончил с собой. Он был убит. Его убийцы вчера вечером пытались расправиться с миледи Элизой, и у меня есть подозрения, что все дело в этом доме.
Он сделал паузу и добавил:
— И надо найти, что именно им было нужно.
— Почему вы так уверены, что все связано именно с домом?
Элиза заговорила с ним только тогда, когда они вышли на перрон и встали под навесом в ожидании поезда. Всю дорогу до вокзала она молча сидела на скамье экипажа, и о ее волнении говорили лишь пальцы, намертво стиснувшие ручку маленькой сумки. Оберон даже подумал, что не сможет их разжать — ему захотелось прикоснуться к этим побелевшим пальцам, успокоить девушку, но он ничего не сказал и не сделал. Моросил мелкий дождь, на шляпе и вуали Элизы красовались жемчужные россыпи капель, словно осеннее небо оплакивало ее судьбу.
В день, когда хоронили Женевьев, тоже шел дождь. Оберон не знал, почему вдруг вспомнил об этом, почему перед ним вдруг встало кладбище, белая громада фамильного склепа Ренаров и он сам, почти не отличимый от мертвеца.
Пассажиров было мало. Осенью люди предпочитают отправляться на юг, а не на север. Кому нужны края морошки и сосен, если где-то есть теплое синее море? Прошел разносчик газет, наткнулся на каменное лицо Оберона и не осмелился предлагать товар. Прошли важные проводники в темно-синих мундирах, встали на разметке. Разносчик газет снова махнул свежим выпуском «Ежедневного зеркала», но так и не нашел покупателей.
Передовицу украшал портрет ее величества Раймунды с черной полосой. Сорокадневный траур истекал послезавтра, принц Эдвард готовился надеть корону.
Говорили, что он будет хорошим королем. Оберон почему-то радовался тому, что все маги испокон веков могли позволить себе плевать на любых королей, плохих ли, хороших. Это короли приходили к магам и кланялись им в ноги.
— Я не знаю, — признался Оберон. Взгляд, брошенный на него из-под вуали, был удивленным, и Оберон решил объяснить: — На вас напали именно тогда, когда вы выставили сластолист. Значит, птичка ускользнет из клетки, у дома будет новый хозяин. Значит, надо торопиться, убить ее и его — злоумышленник не думал, что вы будете ночевать одна. Начнется неразбериха, суета, следствие. Слуги разбегутся, дом опустеет. Можно будет прийти и взять необходимое. А убивать вас до этого было все-таки опасно. Дочь и отец умерли в один месяц, какой-нибудь ретивый следователь мог увидеть, что дело нечисто.
Он сжал переносицу и добавил:
— Иногда я просто чувствую, что все вот так, а не иначе.
Элиза понимающе кивнула. Вдалеке показалась тяжелая морда паровоза в окружении дыма — будто дракон выползал из норы — и Оберон невольно ощутил прилив сил. Он любил путешествовать, ему нравились поезда и дорога, особенно в приятной компании.
