же деревяшки, и моя радость исчезла, точно вода меж камней. Земля была изрезана тонкими трещинами, а песок здесь был твёрдым, как камень. Может быть, здесь когда-то была вода? Может быть, здесь когда-то ступал Вахир? И если это было так, то солнце Эйкаба уничтожило этот оазис.
Караван, молча, остановился. Люди уставились на иссушенное дерево и сухую землю. Некоторые начали разговаривать. Рыдания разрезали тишину у меня за спиной. Бесполезные слёзы. Женщина упала на колени и прижалась лицом к земле. Она произнесла грустную молитву, но песок был слишком прохладным и не мог обжечь её кожу. Эйкаб не стал бы её слушать, и её молитву просто сдуло ветром.
— У вас есть вода? — спросил Фироз, подойдя ко мне.
В его приглушённом голосе слышалась вина.
Я затаила дыхание и обхватила пальцами сосуд у себя на поясе. Я покачала головой, стараясь не растрясти воду, которая могла выдать мою ложь. Я слишком хотела пить, чтобы делиться с кем-либо остатками воды. Даже с Фирозом.
Фироз посмотрел на Тави и на её флягу, но ничего не сказал. Рашид стоял рядом с ним и смотрел в землю. Его глаза запали, губы высохли.
Саалим стоял впереди в окружении своих солдат, между ними была развёрнута карта. Он стоял неподвижно, крепко переплетя руки на груди. Мужчины, стоявшие рядом, тоже не двигались и наблюдали за тем, как король смотрел на карту. Мне не надо было стоять среди них, чтобы понять, что они были точно так же напуганы, как и мы.
Они разговаривали долго. Ни один из жителей деревни не приблизился к ним, ни один не сдвинулся с места.
Моя слюна стала липкой, губы потрескались и болели. Я хотела сделать глоток воды, но не могла, так как солгала Фирозу, а он всё ещё стоял рядом. Мир вокруг закружился, точно я выпила два бокала арака. Я вздрогнула от ветра, и закрыла глаза.
— …ещё два дня. У нас осталось около двух бочек воды, которую мы можем разделить между нами.
Я медленно открыла глаза. У меня болела голова, а тело было горячим под лучами рассветного солнца. Я моргнула, прогоняя сон, и мужчина, который говорил с нами, перестал напоминать размытое тёмное пятно. Это был Парваз.
— Этого хватит? — хрипло спросил Рашид.
Но Парваз уже отошёл к другой группе. Его шаги были медленными и выверенными, так как с каждым шагом солнце лишало его тело влаги. Вскоре ему суждено было высохнуть так же, как этим деревьям.
Смерть настигла нас.
В тот день умерло два жителя деревни. Их собирались оставить для птиц Мазиры. Путешественники начали утешать друг друга, объясняя, почему этого не должно было случиться с ними — умершие люди были старыми и безответственно распорядились своей водой. Жена одного из них и брат другого оплакали их без слёз. Сколько ещё человек не смогут подняться с наступлением ночи?
Воду разделили между нами. Моя фляга была полной. Я должна была растянуть её до следующего оазиса, то есть на две ночи. До этого я могла выпивать по три фляги в день.
Я сделала большой глоток, но мне всё ещё хотелось пить.
Да, и другие люди умрут.
Когда настала ночь и пришла пора продолжить наше путешествие, я медленно встала. В голове застучало, а мир накренился и начал вращаться. Сердцебиение ускорилось. Приложив некоторое усилие, я помогла Тави подняться. Теперь мы с ней были похожи на танцующих деревянных кукол, которых делали наши матери — наши движения были отрывистыми, и мы чуть не падали. Я едва могла смотреть на неё, так как каждый раз, когда я это делала, меня переполняло чувство вины. Если бы я не кормила Тави сказками о городе у моря…
— Не надо, — прошептала Тави, покачав головой, и добавила: — Я сама сделала свой выбор.
Сжав губы, я взяла её руку. Спасибо, сестра. Она обхватила пальцами мою руку, а затем отпустила её.
Мы пошли вперёд и начали прислушиваться к тому, как люди пытаются вывести своих попутчиков из ступора. Когда людей без сознания нельзя было поднять, то их погружали на спины верблюдов, если хватало сил. Но сил хватало не всегда, а иногда уже некого было поднимать. Я шла, не оглядываясь. Я не хотела смотреть, на разбросанных тут и там людей, которые выпали из нашего строя, точно те красные осенние листья, о которых мне когда-то рассказывал Саалим.
Ночь прошла как в тумане. Мне было то жарко, то холодно. Я периодически вытирала лоб, но на нём уже не было пота. То же происходило и с Тави — я слышала, как стучат её зубы, а затем увидела, что она сбросила с себя плащ.
Путешествие тянулось медленно. И мне казалось, что оно никогда не кончится. Когда я смотрела на Саалима, его голова постоянно была высоко поднята, но плечи опускались всё сильнее и сильнее, шаги становились всё короче и короче. Мне было интересно, что он думал и чувствовал, но у меня больше не было сил думать об этом, и мой взгляд опять опускался на песок. Караван останавливался множество раз, и каждый раз, когда всё начиналось по новой, у меня было всё меньше желания вставать. Мои внутренности как будто переворачивались внутри меня, пожирая кости и пережёвывая их на мелкие кусочки.
В какой-то момент посреди ночи умерла лошадь. И кто-то начал пить ее кровь — или мне это приснилось? У кого-то хватило сил разделать животное. Я вгрызлась в мясо так, словно это был фрукт, который однажды сотворил Саалим прямо из ничего.
А затем опять наступил день. Все легли на землю. Никогда прежде не было ещё так тихо.
Нам не суждено было добраться до Алмулихи. От осознания этого меня накрыло волной успокоения, тёплой и приятной. Нам суждено было умереть. Смерть показалась мне гораздо приятнее, чем каменные здания, обвитые вьющимися растениями, и дворец с остроконечными куполами. Я перекатилась на бок и положила лицо на песок. Закрыв глаза, я начала молиться Эйкабу о том, чтобы конец наступил быстро.
Саалим лёг рядом — но я не могла до него дотянуться. За его спиной медные фонари отбрасывали оранжевый свет на стены шатра. Сначала их огни радовали меня своим теплом. Но затем они сделались горячими. И начали обжигать моё горло. Я попыталась набрать песка, чтобы затушить пламя, но мои пальцы ударились о тканый ковёр. Я посмотрела на Саалима — я хотела, чтобы он убрал фонари — но его глаза были закрыты.
