А что это у вас там за куколки такие? А мне можно?
Так ты теперь к нему на этот его мудлак полетишь? А там почта ходит? Ты давай наснимай там растительности, наверняка есть какие-нибудь новые формы, может, удастся что-нибудь вывезти интересненькое…
* * *
В стенку стучится Азамат — ого, да у него и там, как на двери, сенсорный звонок установлен? Жму на кнопку в ящике, продолжаю набивать ответ маме.
— Матушка просит куколку твоего изготовления, — говорю.
— Обязательно, — легко соглашается он. — А у неё есть какие-нибудь любимые птицы или звери?
— У неё любимые растения, — говорю. — Но лучше сделай куклу, чтобы наряжать можно было.
Азамат задумывается.
— А как она выглядит?
— Мама?
— Да.
— Ну, примерно как я, плюс двадцать килограмм и очки.
— Очки? — удивляется он. — Неужели у вас на Земле не умеют лечить зрение?
— Умеют, — говорю, — но это надо денег заплатить, в больницу лечь… а ей лень. Тем более, жить ей это не сильно мешает, и вообще ей нравится, что в очках глаза кажутся больше.
Пока говорю, а Азамат качает головой, переваривая информацию, я просматриваю мамин дневник в поисках фотки поприличнее — то есть без лопаты или мотыги, а то с этими муданжскими представлениями о работающих женщинах Азамат меня совсем зажалеет. Наконец, нахожу.
— Во, — зову его, — гляди.
Он подходит и склоняется над буком, устилая мне весь стол волосами. Долго с интересом изучает снимок, на котором матушка гордо помещена посреди собственного цветущего сада, прижимая к обильной груди не менее внушительный букет в сине-сиреневой гамме. Одета она в дачную майку такой ядрёной расцветки, что сделала бы честь любой муданжской национальной одёжке. Волосы, чуток подлиннее моих, но такие же жёлтые и пушистые, забраны назад леопардовым хайратником. Выражение лица — просто Наполеон на троне.
— Она очень красивая, — наконец говорит Азамат, я не удерживаюсь и фыркаю. Он продолжает: — И такая молодая… Тебе, наверное, совсем мало лет…
— Двадцать восемь, — бурчу я. На меня смотрят округлившимися глазами.
— Во сколько же она тебя родила?
— В тридцать два.
Глаза округляются ещё больше. Скоро европеоидом станет.
— Дарлинг, — говорю, — у вас на Муданге в году сколько дней?
— Шестьсот пятьдесят семь…
— А у нас почти вдвое меньше.
Он долго смотрит на меня, не моргая.
— Погоди, — говорит, — правильно… вы ведь живёте по космическому времени и на планете тоже… так вы в два раза чаще возраст отмечаете, вот в чём дело! Боги, я даже никогда не задумывался об этом! Вроде как год — он и на Земле год.
Я покатываюсь, а потом призадумываюсь.
— Сколько же тебе по земному счёту получается?.. Около шестидесяти?
— Поменьше немного, — щурится он. — Я и в юности много летал, а в космосе мы считаем года по Земле. А ты, значит, по-нашему только-только совершеннолетняя, как я и думал.
— А сколько вы живёте? — спрашиваю с некоторой опаской.
— Ну как, в сорок лет уже в Старейшины приглашают, а там ещё лет десять-пятнадцать. Отец, вон, за семьдесят перевалил, но это большая редкость.
— Да уж, — говорю, — дерьмо не тонет.
— А что твоя матушка пишет? — Азамат быстро переводит тему. Чего это он, не нравится, что я его папашу поношу? Ладно, психоанализ оставим на другой раз, когда голова не такая дурная будет. Спать-то вроде бы уже не хочу, но этого одного мало, чтобы хорошо соображать.
Перевожу ему мамино письмо, он долго хохочет над кулинарной книгой.
— У вас и правда что ли женщины готовят? — спрашивает. — Но ведь это тяжёлая работа: овцу зарезать, ошкурить, нарубить…
— Солнце моё, — говорю, — на Земле ты овцу нигде не найдёшь. Найдёшь ты в магазине кусок неизвестно чьего мяса размером в два кулака, без кости и жил, а жир отдельно в баночке. Да и то это ещё поискать надо, а в большинстве случаев оно уже со специями, в панировке и полуготовое.
— М-да, — задумчиво мычит Азамат. — Это, наверное, удобно…
Но по лицу вижу, что в гробу он видал такое удобство.
Потом я ещё долго объясняю, кто такие ландшафтные дизайнеры и зачем они существуют в природе, а также что это респектабельная профессия, хотя и сопровождается копанием в земле, но нет, не волнуйся, на тяжёлых работах пользуются рабочими или техникой. Мама, правда, и сама здорова вскопать поле-другое под вдохновение, но Азамату об этом знать незачем.
За завтраком мы чинно кушаем рыбный супчик с лапшой, а потом за разными бессмысленными занятиями коротаем день. Азамат вырезает очень похожую маму, и я под его чутким руководством изображаю для неё национальный костюм. Мы решаем, что её надо одевать как замужнюю, потому что с двумя детьми девкой ходить неприлично, так что помимо кофты и юбки мне приходится шить некое подобие фартука, пальто, как было на Эсарнай и сложный головной убор — тут не обходится без клея.
Водружаю получившуюся красотищу на полку, чтобы отойти и полюбоваться на расстоянии. Чудо. Рядом у Азамата на стенке висит картинка — я её раньше за полками не замечала. Какая-то пёстрая мазня в рамочке, ничего не разберёшь, разве что местами наводит на мысль о мышах и дискотеке. Странно, обычно примитивная живопись, наоборот, однотонная, но с человечками, зверюшками там… хотя, может, я не осознаю их видение мира.
— Твой земляк, — внезапно говорит Азамат.
— Кто? — не понимаю я.
Он кивает на картинку.
— Художник.
Я решаю, что мне это уже снится, но на всякий случай подхожу поближе, прибавляю свет и вижу внизу под репродукцией подпись: Базили Кандински, композиция N 6.
— Разве нет? — переспрашивает Азамат, заметив мой офигевший вид.
— По идее да… — говорю. — Знаешь… я, эээ, не знаток искусства, честно говоря…
— Да, я понимаю, у тебя другое образование, — легко соглашается он.
— А-а… — начинаю я и замолкаю, не зная, как спросить, за каким рожном он держит у себя на стенке эту бессмысленную мазню. Ещё обидится или расстроится, что я так плохо знаю свою культуру. — Я хочу сказать… он ведь довольно специфический художник… Тебя чем-то привлекло именно это произведение?
— Я очень люблю музыку, — следует ответ. — И меня поражает, как вам, землянам, удаётся её рисовать.
Я решительно прекращаю этот разговор: он явно не для моего слабого ума.
Наконец наступают долгожданные шесть часов дня, когда можно валить спать. Как это прекрасно, когда от места работы до койки всего одна переборка. Правда, когда мы собираемся укладываться, припирается Алтонгирел, которого Азамат пускает в нашу сдвоенную каюту, дескать, он же знает про переборки, чего ж скрывать. Придётся потом провести с дорогим супругом поучительную беседу о том, что я вовсе не жажду пускать Алтошу к себе лишний раз.
