— Я так рада, что ты был женат. Значит, у тебя все-таки была жизнь. Я хотела этого для тебя. Ты скучаешь по своей жене?
— Честно говоря, не очень. Это не значит, что я не хочу, чтобы она была здесь, рядом со мной.
Очень хочу. Но я чувствую, что часть ее до сих пор здесь, — Ксавьер обвел рукой гостиную. — Ее душа, я думаю. Она ждет меня. — Он смущенно пожал плечами. — Впрочем, что я могу знать. Ведь я точно так же думал и о тебе.
— Так и было, — сказала я. — Я передала свою душу тебе на хранение, вместе с наградой «Молодой мастер».
— Я до сих пор храню ее, — прошептал Ксавьер.
— Как и мою душу. Я отдала ее тебе с последним поцелуем.
— Забери ее, — сказал Ксавьер. — Пожалуйста.
— Оставь ее себе, — со смехом попросила я. — Я вырастила себе новую.
Я посмотрела на высокие напольные часы, стоявшие возле стены. Скоро приедет «скорая». Отто. Ничего, он их задержит. Это было правильно. Ксавьер немного расслабился, но я еще не закончила свой допрос.
— Почему ты не рассказал мне, кто ты?
Он покачал головой.
— Как я мог? Ведь я действительно не подозревал, что все это время ты была здесь. Когда мой внук совершенно неожиданно позвонил мне и сказал, что нашел в подвале Розалинду Саманту Фитцрой, для меня весь мир перевернулся. — Он потер висок, словно у него разболелась голова. — Все эти годы разом обрушились на меня. Я словно раскололся пополам. Мне открылось, что я не смог прожить предназначенную мне жизнь, а прожил чужую, укравшую у меня все эти годы. Вот он я — отец, дед, бизнесмен. И вдруг, откуда ни возьмись, выскочил этот сердитый, несчастный шестнадцатилетний мальчик, который днем и ночью орал на меня: «Все это время она была здесь, прямо у тебя под ногами! Как же ты мог не найти и не разбудить ее?» Он во всем винит меня.
Ксавьер вздохнул и закрыл глаза.
— Ты была такая жалкая, кожа да кости. И такая мучительно молодая.
Я задумалась над его словами. У него была жена. Он вырастил двоих детей. Его внук был моим ровесником. Должно быть, я кажусь ему совсем ребенком. Какая горькая ирония! Ведь я кода-то учила его ходить!
— Я думал сказать тебе, в самом начале, когда ты была в больнице. Но когда ты не узнала меня, я подумал… может, оно и к лучшему? Разве ты сможешь не винить меня в том, что я бросил тебя там? Ведь я был единственным, кто знал…
Мой рисунок был закончен. Это был он. Измученный, внутренне сломленный старик с разбитым сердцем в глазах. Я всегда понимала вещи лучше, когда рисовала. Улыбка Ксавьера умерла в Темные времена. Мне предстояло воскресить ее, вытащить из стазиса и вернуть на место. Я встала.
Ксавьер с любопытством посмотрел на меня своими выцветшими зелеными глазами. Я улыбнулась до ушей.
— Ты стал такой высокий!
Он растерянно уставился на меня.
— Что, прости?
— Я всегда так говорю, — ответила я. — Это традиция.
Ксавьер с глубоким вздохом опустил глаза.
— На этот раз я сомневаюсь, что это правда. Возраст сгибает.
— Как и чувство вины, — кивнула я и положила руку ему на плечо. — Ты ни в чем не виноват. И я тоже. Просто так случилось.
Он поднял руку, на мгновение накрыл ею мою, потом снова уронил.
— Я скучал по тебе, — прошептал он.
И тогда наконец из глаз у меня брызнули слезы.
— Я скучала по тебе, — пробормотала я. — Я скучала по всему, чего не было.
Какое-то время мы молчали. Я опустилась на колени и положила голову на подлокотник его кресла.
— Ну что ж, — сказала я. — Зато теперь ты сможешь снова вернуться в свою квартиру.
— Нет, — покачал головой Ксавьер. — Она твоя.
Я тоже затрясла головой.
— Я и не говорю, что собираюсь отсюда уезжать.
— Что это значит?
Я расправила плечи и посмотрела в его угасшее лицо.
— Это значит, что я наконец-то научилась принимать решения самостоятельно. Я больше никогда не буду покорно кивать и позволять другим навязывать мне свою волю. Я знаю, чего я хочу, и я хочу тебя. Я хочу, чтобы ты стал моим опекуном.
Ксавьер твердо покачал своей седой головой.
— Я не могу, Роуз. Это будет неправильно.
— Кто это говорит? Ксавьер, разве мы с тобой когда-нибудь делали что-нибудь неправильно? Я не дура, — добавила я, заранее отметая все, что он собирался мне сказать. — Я прекрасно знаю, что может, а чего не может быть между нами. Мы многое потеряли. Мы навсегда утратили ослепительное и всепоглощающее чудо первой любви. И это несправедливо. — Я не могла полностью скрыть бурлившие в голосе слезы, но очень старалась. Мне нужно было заставить его понять. — Это никогда не было справедливо. И я всегда буду оплакивать это, как и ты. Мои родители украли тебя у меня точно так же, как они крали мою жизнь. Но у нас было не только это. Мы все-таки были вместе. У нас с тобой было нечто гораздо более настоящее, такое, что не может убить ни время, ни разница в возрасте. Я знаю тебя, Ксавьер! Мы всегда были вместе. Сначала ты был моим младшим братом, потом стал лучшим другом. Чтобы затем превратиться в нечто гораздо большее. Так почему же мы не можем продолжить? Стать друг для друга чем-то еще? Я совсем одна. Ты нужен мне сейчас. Мне нужна моя семья. — Черт побери, я все-таки заплакала.
И тогда его слабые руки обвились вокруг меня.
— Ш-ш-ш-ш, ш-ш-ш. Все, все. — Он поцеловал меня в лоб с той же нежностью, с которой я целовала его, когда он был маленьким.
Я отстранилась и посмотрела на него.
— Ксавьер, ведь ты с самого начала сделал все, чтобы я почувствовала себя любимой! Моя студия, мое школьное расписание, Бегун Пустыни! — я глупо улыбнулась. — Призма. И я знаю, это ты гладил меня по волосам здесь, в этой самой комнате, после того, как Пластин напал на меня в подвале.
Он опустил глаза, и я поняла, что не ошиблась.
— Я знаю, ты сам хочешь быть со мной. Хочешь стать моей семьей. Единственное, что тебя останавливает, это мнение людей, которые сочтут это неправильным. Да гори они! Они не знают, что мы значим друг для друга. Я понимаю, тебе страшно думать о том, кем мы когда-то были друг для друга, как меня в шестнадцать лет привела бы в ужас мысль, что ты снова стал трехлетним. Но это все ушло. Та девочка умерла. Теперь есть я. — Не выдержав, я опустила глаза, набираясь сил от всех своих внутренних колючих шипов. — Неужели ты правда готов лишить меня единственной любви, которую я знала в жизни?
Ксавьер долго смотрел на меня, потом нахмурился.
— Вы с Брэном…? — спросил он.
Я рассмеялась, забыв о слезах, с которыми только что боролась. И непременно покраснела бы до ушей, если бы и так не была красной от ожогов.
— Не знаю. Может, когда-нибудь. Но сейчас я привожу его в ужас.
