Тело ломило так, словно по ней проскакал табун лошадей. Богиня, у нее болело даже там, где Одри и не знала, что может болеть. Вернее, как раз там болело особенно… Впрочем, она о многом не знала до сегодняшней ночи. Например, как можно получать удовольствие, и что на ее теле есть места, о чувствительности которых девушка даже не подозревала. Воспоминания заставили покраснеть, зевнуть и открыть глаза.
— Ты уже проснулся?
Лекс стоял у окна и повернулся на ее голос. И Одри неприятно кольнуло то, что он уже полностью одет, даже рукава черной рубашки привычно закатаны, обнажая загорелые руки с сильными мышцами и выжженными рисунками рун. И воспоминания об этих руках, об умелых пальцах, ласкающих ее, вновь заставило покраснеть.
— Ты… уходишь?
Богиня, ну почему ее голос звучит так жалко?
— Дел много, — он поправил манжет таким привычным жестом, что внутри все сжалось. — Не скучай, детка.
Улыбнулся и ушел.
Одри посмотрела на захлопнувшуюся дверь, все еще надеясь, что это шутка. Ведь вполне в его духе так пошутить… Но дверь оставалась закрытой. Осторожно спустив с кровати босые ноги и потянув на себя покрывало, чтобы завернуться, она прокралась к створке. Почему-то на цыпочках.
Вздохнула. Толкнула.
Коридор был пуст. И никто не выглядывал из-за угла с насмешливой улыбкой и нежным: испугалась, трусиха?
Нет, Лекс действительно ушел. После всего того, что проделала с ней этой ночью, после безумия, дикости, страсти и какой-то запредельной нежности, он просто бросил вот это — не скучай, и ушел.
А если бы она не проснулась? То и этого не услышала бы?
Одри сползла по стене, судорожно прижимая к груди край покрывала. В доме звенела рассветная тишина, и в ее гулкости мысли в голове девушки падали как-то по-особенному больно и тяжело.
Новое дело не клеилось. Совсем. К нам постучал убитый горем папаша, умоляя найти убийцу его дочери. Я морщился, слушая его, но на дело согласился, все же новая обстановка поместья требовала немалых затрат.
К тому же мне нужно было занять чем-то голову.
Отвлечься. Забыться. Забыть.
Армон съехал, сказав, что жить со мной стало невозможно. Я отсалютовал ему бутылкой хелля и пожелал провалиться в Бездну. Хотя, наверное, он был прав. Я планомерно превращал дом в притон, таскал каких-то фиалок и уличных девок, обнаруживал себя по утру в неизвестных местах и чужих постелях. Пил много. Соображал с трудом. И меня это устраивало. Удивительно, что сегодня я очнулся в одиночестве, хотя, возможно, очередная девица просто сбежала раньше моего пробуждения.
Когда на пороге возникла Ланта, я даже удивился. Странно, но о ней я почти забыл, а когда вспоминал, находил девушку все в том же склепе, в компании Кархана. Они оба замолкали, увидев меня. Но сегодня Лантаарея явилась в поместье Раутов.
— О, какие люди! — пьяно поприветствовал я. — Верне, нелюди. Не в обиду будет сказано. — Протянул ей бутылку. — Выпьешь?
Она покачала головой. Я поцокал языком.
— Меня пугают твои чувства, мой повелитель, — протянула она.
— Не лезь в мою голову, — рявкнул я. Но тут же расслабился и снова выпил. — А впрочем, плевать. Кстати, — оживился, рассматривая ее, — я понял, почему ты принимаешь такой вид. Представляешь? Я, оказывается, не такой дурак.
— Ты совсем не дурак, властитель, — она склонила голову.
— Лесть не входит в твои обязанности. Так о чем я говорил? Точно. Твой облик. Я тут вспомнил об одном древнем ритуале. В манускрипты помещали душу невинной девушки, принося ее в жертву. Считалось, что эта душа будет вечным стражем тайных знаний. Какое варварство, верно? Сколько лет веков прошло с того дня, когда тебя убили?
— Достаточно, чтобы я перестала сожалеть, — Ланта улыбнулась. — Но речь не обо мне…
— Напротив, — я встал, шатаясь. Пришлось схватиться за спинку кресла. — Напротив, о тебе! — набрал в рот воздуха и на одном вдохе: — Я, Лекс Раут, прозванный Бродягой, хрен знает чей сын, чернокнижник по выбору и силе, пару раз сдохший, но все еще топчущий эту поганую землю, освобождаю тебя, Лантаарея, книга древних знаний, от служения мне! Отныне ты свободна. Так как насчет выпить?
Она смотрела на меня, и древнее лицо поплыло, меняя свои черты. Детское, юное, взрослое. Старушечье. Жизнь, которую она не прожила. И вновь — молодое и прекрасное.
— Я слишком давно не живу, я забыла чувства, — ее голос прозвучал задумчиво, а я выпил еще. — И не понимаю твоих поступков, мой повелитель. Ведь я не исполнила условия клятвы? Я не помогла тебе одолеть твоего врага. Так почему ты отпустил меня, властитель?
— Больше не называй меня так, — взмахнул бутылкой, с сожалением понимая, что пойло заканчивается. — Ты свободна.
Комната наполнилась мелодичным смехом.
— Знаешь, почему ни один чернокнижник не владел мною? Почему все они становились моими рабами? Есть лишь один способ заполучить меня навечно. — Она шагнула к двери. — Отпустить. Но за десять веков никто не сделал этого. Никто не смог! Ты первый, мой повелитель. И, кажется, я этому рада.
— А как же твоя свобода? — язык уже заплетается так, что я с трудом себя понимаю.
— Ах, свобода. — Облик девушки снова плывет… — Свобода странная штука. Слишком похожа на одиночество. Правда?
Она снова рассмеялась, но я уже уснул и ей не ответил.
Утром на полу возле кресла лежала книга.
* * *
Пробуждение мне не понравилось. Конечно, трудно прийти в восторг, когда вас выдирают из сна потоком холодной воды. Не открывая глаз, сплел аркан. Но, похоже, я слегка переоценил свои силы, потому что вода покрылась коркой льда вместо того, чтобы испариться. Рядом кто-то тонко и противно взвизгнул, а я одним движением перевернулся, подгребая мягкое тело, что лежало рядом. Закрылся им, словно щитом, и усмехнулся, когда следующий аркан Армона поджарил девчонке зад. Я осмотрел ее мельком, пока она орала и пыталась сбросить мой аркан недвижимости. Светленькая, с большой грудью, симпатичная. Кажется. Хотя ее личико меня вчера мало интересовало, больше другие места. Только голосистая слишком. Щелкнул пальцами, чтобы заткнулась, и снова присмотрелся. Нет, вот так, с вытаращенными глазами, открытым ртом и горящей задницей она уже не кажется привлекательной.
