Его громкий голос зловещим эхом отскакивал от каменных стен.
— Я…
Проклятье! Я не находила нужных слов.
— Ну, так что же? Я жду. Мне нужна веская на то причина, так что подумай хорошенько.
Отец скрестил руки на груди, выставив вперед бородатый подбородок.
— Я… я получила известие, что мой слуга еще жив. Я выехала за ним, чтобы привести сюда.
— Что ты?
Он наклонился вперед и сощурил глаза.
— Он был ранен…
— От кого ты получила известие? От кого?
Матерь Божия, я и Габриэля втянула в это!
— От друга из стражников…
— У тебя есть друг-стражник?
Кто-то прыснул в кулак, но смех тут же захлебнулся, как только мой отец, вскочив, с грохотом опрокинул кресло и выпрямился в угрожающей позе.
— Друг-стражник? Друг? Я правильно расслышал? Ты не должна иметь друзей-стражников! У тебя вообще не должно быть друзей! Ты баба и потому обречена лишь на то, чтобы сидеть за прялкой…
Меня охватил гнев.
— Но ведь это я принесла вам сообщение о готовящемся нападении, — попыталась я козырнуть своей заслугой.
— Это здесь никому не интересно! Вызывает интерес лишь твое болезненное любопытство и то, что ты презренная бродяжка! Мне будет стыдно за тебя до конца моих дней! Скромная, пристойная девушка не покинет замка, тем более — перед началом военных действий! И здесь дел было невпроворот!
Я готова была от стыда провалиться сквозь землю. Сопя, он спустился с хоров вниз. Шпоры его сапог угрожающе звенели, когда он дважды обошел вокруг меня. И остановился совсем рядом.
— Так почему, говоришь, ты покинула замок?
Он стоял так близко, что я чувствовала его кислое дыхание.
— Мой слуга, тяжело раненный, лежал на вражеской территории, я хотела забрать его, — произнесла я твердо.
— Ага. — Он сделал еще один круг. — Подойдем ближе к делу. Слуга. — И тут он взревел так, что я на мгновение перестала и видеть, и слышать. — Подумать только, что этот проклятый потаскун тому причиной! Клянусь всеми святыми, я собственными руками вырву у него кишки, прежде чем прикажу четвертовать! Сейчас же скажи мне, где он! — Сжав кулаки, отец вцепился в мое платье и затряс меня, как грушу. — Я отомщу ему за совращение моей дочери! Этот подлец будет повешен за свои трижды проклятые яйца и будет сучить ногами — скажи мне немедленно, где он! — С отвращением я почувствовала па лице его плевок. — Скажи мне, о проклятье…
— О ваша милость, умерьте свой гнев! — Голос моего духовного отца прозвучал резко.
Отец тут же оставил меня в покое и повернулся к хорам.
— Господа, то, что мы сейчас должны здесь обсудить, — дело серьезное. Моя дочь якшается со сбродом, так называемым другом-стражником и слугой-язычником. С рабом она путалась в лесу, защищала его — я отказываюсь верить услышанному…
Глаза господ заблестели. Разгорался скандал, о да, самый настоящий! Графская дочь и язычник — презабавная история! Почти всем внушал страх великан, упорно отвергавший благословение священника и с такой силой ударивший одного из конюхов, что тот хромал и поныне… Этот жуткий человек, которого граф чуть ли не до смерти пытал на дыбе, но так и не добился от него ни слова… Возможно, из мести он схватил дочь графа… Сохрани, Господь, его душу! Камергер уже начал бормотать молитву, а господин Герхард кинул на меня испуганный взгляд. Сглотнув слезы, я опустила подбородок.
— Ты можешь мне больше ничего не говорить, я все равно все узнаю. — Отец со злостью посмотрел на меня. — Мою дочь не совратят безнаказанно — он поплатится за это жизнью. — Я молча прикусила губу.
— Ну что, не находишь подходящих слов? Никаких пустых отговорок, я хочу слышать только правду!
Правда… Эрик даже не коснулся меня, хотя возможностей в лесу для этого было предостаточно. Может быть, такая месть казалась ему слишком незначительной, мелкой — овладеть дочерью своего противника… Я почувствовала, что краснею.
— Он ничего со мной не сделал.
С хоров раздалось хихиканье. Для этих любопытствующих мое покрасневшее лицо говорило о многом. Вызывающие взгляды скользили по моей фигуре, будто распутство, как чертов знак, могло просвечивать сквозь ткань платья.
— Он ничего со мной не сде-елал… — передразнил меня отец. — Я хочу услышать это от него, он должен сказать мне сам! Так где же он? Ты ведь знаешь это, и я носом чую, что тебе известно его имя! Назови его! — Глаза отца сверкали яростью. — Ну!
Голос отца вселил в мою душу ужас.
— Он мне ничего не сделал, лишь выполнил свой долг, — твердила я.
— Свой долг? Что за долг?
Он поклялся защищать меня, отец, и оп исполнил эту клятву. Он доставил меня домой.
— Теперь это называется «защищать». — Отец язвительно рассмеялся мне в лицо. — Защищать! И доставил домой… но он же был тяжело ранен?
— Да…
— Так где же он теперь? Ну! Разожми свой рот, наконец! Я ведь все равно узнаю! Все! Вы прячете его от меня под вашими бабскими юбками? Еврей помогал вам? Да?
Я выдержала его взгляд и промолчала. Тогда он повернулся к своим гостям.
— Моя дочь защищает какого-то раба — может, ей стоит отрезать язык, раз она не хочет ни в чем признаваться?
Грозные демоны, которым не могла противостоять даже моя мать, казалось, всецело завладели им. Его правая рука схватилась за нож.
— Ну? Говори, если тебе дорога жизнь! — Отец опять ухватился за край моей туники.
— Он не причинил мне ни малейшего вреда, даже не дотронулся. — Я глубоко вздохнула. — И его уже нет в живых.
— Нет в живых? Как это — нет в живых? Покажи мне его труп, тогда я поверю!
— Он скончался от тяжелых ранений в светлое Христово воскресенье, — сказала я, как научил меня лекарь. — Еврей сказал, что у него гангрена. Запах… запах стоял ужасный!
По телу моему пробежала дрожь — за такую ложь я точно накликаю на свою голову беду, объявляя живого умершим… и туг я вспомнила предсказание Греты! Бог действительно не знает к нему ни милости, ни сострадания… Смерть и несчастье… О Пресвятая Дева Мария, прости мне этот грех!
— Привести сюда еврея! — взревел отец.
Я тайком вздохнула. Еврею он поверит наверняка.
Когда появился Нафтали в безупречно белом халате, по залу прошел легкий шепоток. В своей непременной шапочке, с длинной седой бородой, он внушал почтение. Сдерживая гнев и злость, отец стал задавать лекарю вопросы.
Нафтали поблагодарил за проявленный интерес и подробно описал, как варвар, словно зверь, умирал от своих разлагающихся, издающих запах ран, в страшных муках, крича и буйствуя. Из-за запаха, да еще по обычаю варваров, труп немедленно был сожжен в большом камине лаборатории, а пепел развеян по ветру в ту же ночь. На лицах слушателей появилось отвращение. Каждому было известно, что такое гангрена с ее ужасающим запахом. Ее боялись, все перед ней были равны — богатый и бедный, смелый и трус. Отец молча, внимательно выслушал все до конца. И заходил, не говоря ни слова. Потом он почти вплотную подступил к лекарю. Своим носом он почти касался носа старика.
