– ¿Por eso estás aquí?[94]
– Sí.
– OK, – только и сказал Эрик, в который раз думая о том, что правило «одной ночи» – все же хорошее правило, позволяющее избегать именно таких случаев.
– ¿Tienes hambre?[95] – спросил он минуту погодя.
– Sí. ¿Qué tiene?[96]
– Mira la nevera,[97] – Эрик кивнул на холодильник.
Клари положила сумочку на диван, сняла туфли и босиком пошлепала к холодильнику. Заглянула в холодильник, пооткрывала дверцы шкафов для посуды. Казалось, не было места, куда бы она ни заглянула. Но Эрик не удивлялся. Привык к тому, что любая женщина, приходящая в этот дом, ведет себя как дома, точнее, как хозяйка этого дома. Удивляться и впрямь было нечему. Это Доминикана.
Пока Клари жарила себе картошку, Эрик сидел на диване и блуждал взглядом по темному экрану ноутбука. Странное чувство коснулось его сознания, чувство нехватки. Как будто имел многое, и в то же время что-то ускользало, не давалось в руки. Но в одном Эрик был уверен: чувство возникло после разговора с Мелани. Вернулся мыслями к разговору, пытаясь восстановить в памяти слова, сказанные друг другу. Бестолку. Посмотрел на Клари у плиты. Странное чувство было здесь, и покидать его, судя по всему, не собиралось.
Может, он истосковался по внутреннему миру. Три дня без девушки в кровати не такой уж и большой срок. А если и так, то сегодня у него есть Клари. Наверстает упущенное.
Эрик поднялся с дивана и приблизился к окну, раздвинул деревянное жалюзи и выглянул на улицу. Взгляд устремился вверх, к испещренному миллионами звезд ночному небу.
Он что-то упустил. Только вот что?
Губы коснулись ее живота, задержались, даря поцелуй, долгий, неспешный.
«Спешат глупцы. Они теряют возможность узнать больше, почувствовать больше, увидеть больше».
Эти слова когда-то ему сказал Йорис. И он не спешил. Это вошло уже в привычку. Некуда спешить, да и незачем, когда дело касается женщины. Спешить можно, делая ставки на тотализаторе, а здесь, здесь нельзя. Красота внутреннего мира женщины раскрывается не сразу, постепенно, доступна тому, кто умеет не только наблюдать, но и ждать.
Пальцы заскользили по коже на боку девушки, перебежали на грудь.
Клари застонала. Маска сладострастия застыла на ее лице. С каждым разом она открывалась ему все больше. С каждым разом он забирался все глубже, достигая новых и новых глубин ее внутреннего мира. Шорох дыхания, всхлип, полустон, жар тела, его дрожь, даже пальцы, вонзившиеся в простыню. Он все видел. Все чувствовал. Ради этого и жил. К этому и стремился.
С улицы доносилось пение цикад. Тишина укутала спальню, и только Клари, будто единственная живая в этой комнате, тревожила ее, то звуком сбившегося дыхания, то сдерживаемым стоном. Ее темное тело сливалось с темнотой комнаты, растворялось в ней, словно было ее частью или ребенком, совсем не похожим на своего родителя, полным жизни, переполненным чувствами и ожиданиями.
Он чувствовал, как дрожит ее тело. Чувствовал, как иголочки покалывают его спину, как жар разливается по телу, заставляя его пылать, точно в горячечном бреду. Запах ее тела смешался с ароматом парфюма, тревожил его ноздри. Влага покрыла его ладонь, когда он провел ею по ее плечу, испещренному бесчисленным множеством капелек пота. Ее тело влекло его, возбуждало, обещало встречу с чем-то еще более желанным и прекрасным. И он не смел противиться этому влечению, шел у него на поводу, словно собака бежал на поводке за хозяином, стремясь забраться глубже, познать больше. И ради этого он готов был и дальше идти на поводу, ибо это того стоило…
Когда она уснула, Эрик в одних трусах вышел на улицу, опустился на корточки, спиной оперся о стену дома и устремил взгляд в ночь.
Этой ночью он впервые увидел слезы на ее глазах. Впервые. Увидел блеск в ее глазах, когда она смотрела на него. Несмотря на темноту, окружавшую их тела. Быть может, это также были слезы? Кто знает. Но потом она плакала. Это он знал точно. Она отвернулась от него. Но он видел легкое подрагивание ее плечей и тихий, едва слышимый всхлип. Это произошло впервые за все время их знакомства. Никогда прежде он не забирался так глубоко по тропе познания ее внутреннего мира. Она открылась ему. Возможно, даже против собственной воли. Не устояла перед ним, перед его желанием добиться своего, вывернуть ее душу наизнанку.
Он должен был быть доволен собой. Но почему-то не чувствовал удовлетворения. Так, легкий привкус. Не более. Вместо него ощущал странное волнение. Смутное предчувствие чего-то, чего стоило избегать, а не нестись к нему навстречу, галопируя, словно рысак.
Трескот цикад отвлек его внимание от самокопания в поисках причины возникновения предчувствия. Бросил взгляд на каменный забор, ограждавший территорию дома, в котором снимал апартаменты. В темноту, чернее которой могла быть разве что космическая пустошь. Поднял взгляд выше, чтобы посмотреть на небо, изумительное ночное небо Доминиканы, усыпанное мириадами звезд, подернутое местами легкой дымкой, созданной белесым покрывалом облаков, недвижимых, точно приклеенных к небосводу. И луна, желтый диск которой завис над горизонтом, будто замер в растерянности при виде того огромного расстояния, что отделяло его от противоположной стороны неба.
Пролетела летучая мышь. Своим писком заставила тишину ночи съежиться до размеров горошины, затрепетать в ожидании своей скорой смерти. Но стоило ночному существу унестись прочь, тишина воспрянула духом, зажила новой жизнью, и с еще большим усердием принялась кутать мир плотным покрывалом немоты.
Эрик вспомнил о Мелани. Вместе с воспоминаниями о девушке в памяти воскресло и то чувство, что он испытал после прекращения разговора с ней. Сравнил с ощущением, посетившим его недавно. Два разных чувства, словно две разные жизни. Одно говорит о нехватке, потере чего-то важного и давящее своей неопределенностью, скрытностью, невозможностью отдернуть темное, как и эта ночь, покрывало будущего. Другое – об опасности, тонкой, смутной, заставляющей снова и снова испытывать волнение, пристальнее вглядываться в темноту ночи в поисках ее незримого источника.
Тихий вздох потревожил тишину ночи. Эрик тряхнул головой, будто встряска могла помочь привести в порядок тот бедлам, что возник в его голове в эти тихие ночные минуты.
Нет. Пора с этими ночными посиделками заканчивать. Ночь дана не для размышлений, а для сна, или… или для любви. Ни для чего больше. Ни для чего.
Эрик поднялся на ноги. Осмотрелся напоследок и скрылся в доме.
– Cásame,[98] – завела знакомую песню утром Клари, надевая платье.
