— А, несравненная Шайса, — приветствовал он меня, взмахнув рукой. — И ее четвероногая помощница из неизвестной породы кошачьих! Так, кажется, приветствуют тебя в Мидоне? Великолепная шубка.
— Здравствуй, Готто. А где все остальные?
— А кто тебя интересует? У Чи-Гоана свои дела в нижних террасах, а Рейдан отправился вместе с ним. Он сказал, что не может больше видеть мою пьяную рожу. Так дословно и сказал. А я вот лежу здесь… Здесь прекрасная библиотека. И неплохой винный погреб. Фу, Виса, не дыши мне в лицо.
— Вы что, поссорились? — насторожилась я.
— Что-то вроде того. Скорее, поспорили. Я сказал ему, что мы оба остались в дураках, а он сказал, что дурак — это я, и ушел.
— Бес тебя побери, Готто! — разозлилась я. — Ты можешь говорить яснее?
— На самом деле, несравненная Шайса, ясность можешь внести только ты. Так ты выходишь замуж за высочайшего герцога Фэди или просто становишься его любовницей? Собственно, этот вопрос мы и не смогли решить.
— Что за ерунду ты говоришь? — холодно спросила я, чувствуя, что предательски краснею.
— Это не я говорю, — Готто сладко потянулся и сел на лежанке. Он смотрел на меня с откровенной издевкой. — Это весь Мидон говорит со вчерашнего вечера. Эта, как ее — высокая дама Джениси — поздно вечером навещала своих сестер, а те тут же побежали по подругам. Можешь мне поверить, ночью никто не спал.
Мне хотелось кричать и топать ногой. Ведь ничего не было, ведь я ушла! Но гордость победила ярость. Я ничего не ответила Готто, который, казалось, получал удовольствие оттого, что дразнил меня. Надо было найти Рейдана.
— А как дела у Чи-Гоана на нижних террасах? Нашел он свою Роут? — спросила я как ни в чем не бывало.
— Он нашел ее родителей. Оказалось, что он опоздал месяца на два. У ее сестры здесь, в Мидоне, появился жених. Как-то летом они втроем отправились кататься на лодке по морю. Удивительная беспечность! Увидев вдали корабль, они не почуяли опасности. И только когда с корабля спустили три шлюпки, сообразили, что пора грести к берегу. Ачуррские пираты догнали их почти на отмели. Парня убили, а Роут и ее сестру уволокли с собой. И все это на глазах у мидонской стражи. Естественно никто из них не шелохнулся: все ведь происходило за пределами их драгоценного Мидона. Молодежь сама была виновата: надо было сидеть тихонько по своим норам, а не морские прогулки устраивать.
Последние слова Готто я дослушала, уже выбегая из комнаты. Я едва успела отметить про себя, что Готто гораздо больше расстроен случившимся, чем пытался показать. Только на улице я сообразила, что не знаю, на какой именно из восьми «нижних террас» живет семья Роут. Я помнила только из рассказа Чи-Гоана, что отца Роут звали Вант и он был кузнецом. Между тем люди выходили на улицу поглазеть на меня. Местные аристократы мало чем отличались от крестьян, которые толпами валили на мои выступления в прибрежных деревнях. Если для обитателей Поднебесного дворца я хотя бы была живым человеком из плоти и крови, то для жителей второй террасы я была просто диковинкой, да еще и со скандальной сплетней вокруг себя. Но, по крайней мере, здешний народ был достаточно воспитан, чтобы не показывать на меня пальцем.
Я с обворожительной улыбкой, которой научилась, глядя на высоких дам Поднебесного дворца, подошла к трем мужчинам и поинтересовалась, где в Мидоне я смогу найти кузнеца. Те переглянулись, видимо, удивленные моим вопросом.
— Все ремесленники живут на десятой террасе, несравненная Шайса, — ответил один.
— Неужели в Поднебесном дворце слуги так ленивы, что некому спуститься за кузнецом? — кокетливо удивился другой.
— Я мог бы отправить вниз своего слугу, — предложил третий.
Я все с той же улыбкой поблагодарила мужчин и бегом, метя снег шлейфом платья, бросилась туда, где виднелись ворота, ведущие в тоннель. К счастью, у местной стражи оказались лошади. Когда я явилась к ним пешком и попросила коня, чтобы спуститься вниз, они удивились, но ничего не стали спрашивать. Я спустилась сверху, а они привыкли выполнять причуды высоких дам и кавалеров. Мне помогли усесться на низкорослого, но злобного вороного коня. Всю дорогу конь ржал, взмахивал короткой гривой и норовил прижаться к стенке, чтобы раздавить меня или Вису, красиво стелющуюся в беге по туннелю. Меня не удивил его характер: вместо того, чтобы скакать по солнечным лугам, он проводил свою жизнь в подземных перегонах между террасами. Но он быстро домчал меня до искомых ворот, и, с облегчением бросив поводья на руки стражникам, я вышла на открытый воздух.
Здесь, на десятой террасе, зима еще не наступила. Если снег и сыпался сверху, то он таял, образуя под ногами жидкую грязь, которую жители чистили каждый у своих домов. Однако мое черное с золотом платье все равно было сразу же безвозвратно испорчено: шлейф утонул в грязи и был истоптан тысячей ног. Здесь царила толчея; рядом с обычными домами-пещерами были построены мастерские и лавочки, в которых можно было приобрести изделия ремесленников — гончаров, стеклодувов, ткачей, портных, скорняков и кузнецов. Удары молота по наковальне смешивались со скрипом гончарного круга; мастера кричали на мальчишек-подмастерьев, которые сновали взад и вперед, перенося неподъемное количество необходимого для работы материала. Несмотря на то, что зрелище богато одетой девушки с пышными распущенными волосами или ярко-пятнистой керато вряд ли было привычным для местных жителей, никто не обращал на меня внимания: всем просто было некогда.
С трудом перекрикивая звон и грохот, я спросила у кузнеца — огромного всклокоченного детины в черном фартуке, державшего в огромных щипцах раскаленный железный прут, только что вытащенный из горнила, — где я могу найти кузнеца Ванта.
— Черного Ванта? — переспросил для верности кузнец и тут же указал мне огромным, испачканным в саже пальцем туда, куда вела узкая тропинка по самому краю пропасти. Я преодолела ее вслед за Висой, стараясь не смотреть вниз, и оказалась у распахнутых настежь дверей ничем не украшенной пещеры.
Внутри было темно: не горела ни одна свеча, лишь полоска бледного дневного света падала из отверстия у самого потолка, и в ней в медленном танце кружились пылинки. В освещенном пятачке прямо на полу, скрестив ноги, сидел человек, который показался мне очень старым. Его морщинистая кожа была чернее сажи, а длинные всклокоченные волосы имели оттенок только что отгоревшего пепла. Он опирался лбом на сцепленные руки и не поднял головы, когда Виса ткнулась ему в щеку холодным носом. Прижавшись к его боку, сидела девочка лет восьми и время от времени молча дергала его за штанину. Откуда-то из бокового помещения доносилось тихое женское всхлипывание.