– Выхожу! – буркнула Маняша. – Подумать не дают.
– Думают в соседней кабинке! – издевательски напомнил Макс.
Но терзать дверь перестал.
– Пойду, полежу немного, – оповестила бабуля, едва Маняша вплыла в кухню. – Надеюсь услышать отсюда звуки поцелуев и мурлыканье, а не звон бьющейся посуды. У нас её и без того негусто.
И она действительно ушла. Ещё и дверь за собой прикрыла.
– Злишься? – привычно уточнил Макс, катая по столу пробку от красного Краснодарского «Кюве».
Остатки которого подмигивали утонувшим в высоком бокале солнечным зайчиком. Второй бокал мусолил губами вновь провинившийся жених.
– Как-то всё двояко, – честно призналась Маняша, вытаскивая из навесного шкапчика чистый бокал. – С одной стороны, опять наврал. С другой… ну да, приятно, что ты так хорошо обо мне думаешь. Давай поедим, – попросила она, присаживаясь за поспешно накрытый импровизированный праздничный стол.
– Давай, – наплевав на романтику момента, ухватился за ложку Макс. – Пока дождёшься от тебя прощения или проклятий, с голода сдохнуть можно.
Они дружно и молча набивали животы, обмениваясь говорящими взглядами людей, научившихся обходиться без слов. Бабуля утверждает, что так бывает лишь у родственных душ. Даже если те пока едва знакомы. И у них это сложилось почти с первых часов после знакомства.
Наконец, Маняша сдалась первой: отвалилась на спинку стула и погладила битком набитый живот:
– Боже! Как хорошо.
– А ночью будет ещё лучше, – обнаглел обожравшийся жених. – Анна Иоановна отпустила тебя до утра.
– Ты что?... – ужаснулась Маняша, выпучившись на закрытую дверь.
– Да, я признался, что обесчестил её внучку, – решительно признался Макс, многозначительно тыкаясь коленом в её ногу под столом. – И попросил твоей руки.
– Отдала? – заподозрила неладное невеста.
– Сразу же, – похвастался жених. – И переехать согласна. Ей мой район больше нравится. Особенно Енисей из окна. И набережная.
– Как-то всё… быстро, – вздохнула Маняша, кроша хлеб, за что ей постоянно попадало от бабули. – Я и повзрослеть толком не успела.
– Ты научилась прощать, – как-то не слишком весело усмехнулся он. – Куда уж взрослей? У меня у самого с этим пока не очень. – Так что? – встряхнулся Макс, уставившись на неё выжидательным взглядом анестезиолога, вкатившего пациенту наркоз. – Ты выйдешь за меня?
– А, вот возьму, и выйду! – не без куража бросила ему вызов Маняша. – Только после не жалуйся, что не на ту напал.
– На самую ту! – обрадовался он и полез через стол целоваться.
В голове тренькнула струнка жгучего страха за свою глупую бесшабашность. Всё-таки не прогуляться собралась – замуж. Нестерпимо захотелось забраться в старый бабушкин шкаф, что занял почётное место в новой гостиной.
Дерево сладкого медового цвета, древние трещины, современный лак. Аляповатая в чём-то наивная резьба: завитушки, единороги, гербы со львами, похожими на белок. И скрипучие бронзовыми витые задвижки.
Бабушкина память – теперь уже капитал желанных правнуков, на которых она обзаривалась. Анна Иоановна-то ещё ого-го-го! Она и праправнуков дождётся.
– Иго-го-го, – пробухтела под нос Маняша, прислушиваясь к «задверью».
Не успевшему стать родным домом, как снова им срываться с места.
– Назначим день бракосочетания? – задумчиво осведомился Макс, наблюдая за кровавым половодьем.
Опрокинутая им бутылка щедро заливала стол, наполняя кухню ароматом праздника и грядущей уборки.
В стену, что разделяла их с бабулей, одобрительно бухнули чем-то тяжёлым. Скорей всего пресс-папье с профилем Сталина. Дескать, не вздумай кобениться и пойти на попятный: замуж не каждый день зовут. Особенно такие вот настоящие мужчины.
Макс улыбнулся, прислушиваясь к нараставшей за стеной песне. К звонкому и какому-то неземному женскому голосу:
Покроется небо пылинками звёзд.
И выгнутся ветви упруго.
Тебя я услышу за тысячу вёрст.
Мы эхо. Мы эхо.
Мы долгое эхо друг друга.
Женщине со сдержанной уверенностью в каждом слове ответил мужчина:
И мне до тебя, где бы ты ни была,
Дотронуться сердцем нетрудно.
Опять нас любовь за собой позвала.
Мы нежность. Мы нежность.
Мы вечная нежность друг друга.
– Нас благословили, – подтолкнул Макс свою тормозящую нерешительную любовь.
– Назначим, – решившись, выдохнула Маняша.
И поняла, что действительно переступила какой-то невидимый порог. Оставляя там, за спиной всё, что ни капельки не жалко.
Может, потом когда-нибудь и пожалеет брошенное… Но сейчас нет. Не жалко.
Конец
