— Обойдешься, — хмыкнул Семен, — и страдать будешь вместе со всеми. Дама у него, фу-ты ну-ты… Я нынче соломенный вдовец, ты, верный друг, мою беспросветную тьму будешь развеивать, как солнечный зайчик.
— Как лучик, — тоненько пропищал Эльдар и добавил совсем уж глумливо: — Сеня-а!
Крестовский рассмеялся и хлопнул его по плечу.
— Ваньку сейчас, другого нашего соломенного вдовца, из приказа заберем, он в последнее время чуть не до ночи в кабинете засиживается, да отправимся кутить.
Мамаев подумал, что дам в Мокошь-граде еще много.
Зорин сидел за своим столом и встретил друзей рассеянным взглядом.
— Колдовал? — Семен сдернул с вешалки Иванову шинель. — И, судя по всему, преизрядно. Собирайся.
Иван Иванович противиться не стал, движения его были преувеличенно осторожны:
— Да Гелюшке давно амулет один обещал исполнить, он как раз ей в Крыжовене пригодится.
— Амулет? — Крестовский покачал сокрушенно головой. — Сначала в побрякушку силы лил, а после по ветру Попович отправил? Ванька, ты в обморок сейчас брякнешься.
— На воздухе полегчает.
На воздух Ивана Ивановича выводили под руки, он запрокинул к небу бледное лицо и поймал губами снежинку.
— В баньку бы сейчас, да чтоб веником березовым отхлестали…
Крестовский друга поддержал:
— Либо можжевеловым.
— Могу предложить розги, — хмыкнул Мамаев, — немедленно и даже мокрые.
Его обозвали басурманином, поспорили, где именно пар жарче да банщики рукастее, пришли к выводу, что мокошьградские бани — одно расстройство, посему души не успокоят, и решительно отправились в ближайшую ресторацию.
Эльдар по дороге отлучился ненадолго, чтоб дама попусту его не ждала, и, когда присоединился к друзьям за накрытым столом в «Жарю-парю», те уже изрядно захмелели.
— …даже не попрощался, — говорил Ивану Крестовский, — болонку Брюта отыгрывал.
— О Геле разговор? — присел Мамаев, кивая разносчику, чтоб принес ему квасу. — Она, кажется, затруднения твои поняла.
— Лучше б не понимала, — криво улыбнулся Семен, — лучше б сцену ревности устроила, Головиной в волосы вцепилась или мне.
— Африканских страстей возжелалось?
— А если бы и так? — горячился Крестовский. — Если мне надоело таиться? Как дети малые, право слово, любое словечко с оглядкой, что люди подумают. Надоело. Канцлер еще этот яд в уши льет. Ах, Семушка, послушай старика, не мальчик ты уже, о семье пора задуматься…
— Партию какую тебе присмотрел? — Если бы собеседники Мамаева были чуть более в форме, тон этого вопроса заставил бы их насторожиться. — Родственницу свою дальнюю?
Ответить Крестовский не успел, Иван вдруг хлопнул себя по лбу:
— Вспомнил, на что аркан твоего Блохина покойного похож!
— На что же?
— Посмотреть еще надобно… Эх, жаль, письмо в приказе осталось. Вернуться? Не к спеху, если я прав, Гелюшке это все одно не пригодится.
— Что за амулет ты ей изготовил? — Выслушав ответ, Семен изобразил аплодисменты. — Браво! Попович этим преимуществом воспользоваться не преминет.
— Думаешь, сдюжит?
— Уверен. Давай теперь про рунные плетения рассказывай.
Беседа со страданий сердечных свернула в служебное русло, и задуманной душевной попойки не получилось, Эльдар не раз пожалел о несостоявшемся свидании с очень дальней родственницей Юлия Францевича.
За ночь щиколотка распухла и в ботильон помещаться не желала. Перфектно! И что теперь делать прикажете? Часики тикают, а работа на месте стоит? По уму мне с такой неприятностью дней пять в постели с задранной ногой лежать надобно.
— Валенки? — предложила Дуняша жалостливо. — И Антипа с санями сей момент кликну.
— Давай валенки. — Я вызвала в памяти накорябанный по объяснениям хозяйки план города. — А с извозчиком погоди, до главной площади, на которой все присутствия расположены, меньше квартала. Ежели с Архиерейской на Чистую свернуть, так вообще рядом.
— Лучше не на Чистую, — служанка протянула мне обувку, — а в Сапожный проулок.
— После мне надо посмотреть квартиру, где покойный Блохин проживал.
— Так при приказе казенка за ним была, на верхнем этаже.
— Ты лично его знала?
— Куда нам, — хихикнула Дуняша. — Степан Фомич по другим девкам выступал.
Она оглянулась на запертую дверь хозяйской спальни, Захария Митрофановна, как я уже знала, почивала обыкновенно до обеда, и добавила шепотом:
— По продажным, в веселый дом хаживал.
— Неужели? А постоянная дама сердца у него была?
— Почем я знаю, — шмыгнула Дуняша носом. — Только ходок он был знатный, многие барышни не прочь были бы с ним закрутить, особливо после газеты.
— Какой еще газеты?
Вчера я попыталась расспросить о Блохине хозяйку, но та лишь отнекивалась, знакомства с покойным приставом не водила, услугами ее он не пользовался. Я ей не поверила, но решила пока не давить. Успеется.
— С портретом! И прямо под портретом написали: его благородие Блохин С. В.
Ни названия газеты, ни точного времени публикации Дуняша припомнить не смогла, год назад или раньше. Это было досадно, мне хотелось представить внешность объекта.
— В храме посмотрите, — сказала девушка. — Эту карточку господин Ливончик у себя выставил.
— Где? — растерялась я. — В храме?
— У торговых рядов вот такенными буквами вывеска: «Фотографический храм искусств Ливончика».
Дуняшу я поблагодарила, отметила про себя, что девушка неглупа и будет полезна. А еще заметила, что обувь Захарии Митрофановны, стоящая в сенях, принадлежит вовсе не домоседке, которой хозяйка накануне мне представилась. Каблуки стоптаны от постоянной ходьбы.
Крыжовень при свете дня оказался городком богатым и своим богатством кичащимся. Собор блестел золочеными куполами, лавки хвастались вычурными вывесками, добротные фонарные столбы украшало кружево ковки, а немногочисленные прохожие одеты были нарядно, с преувеличенным провинциальным шиком. В валенках была лишь я да деревенские тетки, торговавшие с дощатых лотков продуктами личного хозяйства. Я прохромала по периметру главной площади часа за полтора. Из распахнутых настежь дверей биржи вырывались клубы пара и возбужденные голоса, я туда заглянула, с десяток мужчин махали друг на друга бумажками. Вот ведь бывает такая служба суматошная.
Вывеска «Фотографический храм искусств Ливончика» написана была «вот такенными буквами», но в пять строчек. Салон располагался в столь узком домишке, стиснутом с двух сторон другими зданиями, что даже слово «фотографический» пришлось разбить переносом. В витрине было выставлено с десяток портретных карточек, морозные узоры на стекле осмотру мешали, я чуть не носом в него уткнулась. Не то. Все не то. Какие-то декольтированные дамы, детишки с дорисованным румянцем, котята в лукошке, бравый гусар, нашивки ни о чем мне не говорили, и я решила, что костюм маскарадный.
— Могу чем-нибудь помочь прелестной барышне? — Колокольчик на двери звякнул, и худощавый, средних лет гнум в сером сюртуке повел пригласительно рукой.
— Господин Ливончик? — улыбнулась я. — Примите восхищение вашим талантом.
— Желаете портрет?
Я прикинула наличность, к приказному казначею перед отъездом забежать не успела, так что рассчитывать могу только на свои сбережения. Гнум небольшую заминку воспринял однозначно.
— Я вас умоляю, барышня! Оставьте мысли о презренном металле, хорошеньким женщинам они не к лицу. Ливончик даст вам скидку, ваша карточка станет украшением гостиной для многих поколений ваших отпрысков, молодой человек, которому вы вздумаете ее подарить, немедленно падет на колени и предложит все богатства мира!
— Скидку? — переспросила я, ухватив главное.
— Ну вот опять! — Он всплеснул короткими ручками. — Не думайте о деньгах.
Торговались мы вдохновенно, сперва на улице, пока фотограф окончательно не замерз, после переместились в салон, темную комнатушку с аппаратом на треноге и драпированной глухой стеной. Слегка отогревшись, гнум огласил прейскурант, я изобразила обморок.
