– С кем?!
Я позволяю себе на секунду-другую насладиться видом мужского лица, искажённого изумлением недоверчивым, злым. Я не менталист, но ход его мыслей опять понятен, прост, я ясно вижу, о чём он подумал в первую очередь.
– С моими клиентами, – повторяю нарочито терпеливо. – Я артефактор, Стефан, или тебе о том не доложили? Обитель заблудших женских душ не приносит дохода, а мне надо платить за крышу над головой и кормить Миру. Поэтому я изготавливаю артефакты. На заказ, за умеренную плату.
– Поддельные артефакты, – поправляет Стефан.
– Они ничуть не хуже игрушек закатников, а в чём-то даже лучше и всяко доступнее и дешевле. Или, полагаешь, артефактами должны пользоваться лишь те, у кого хватает звонких монет на завышенную до небес оплату услуг закатников?
– Повторяю, вы с Миреллой впредь не будете нуждаться. Отныне тебе необязательно брать плату за… изготовление поддельных артефактов. Что, к слову, преследуется законом.
– Помимо платы есть обязательства перед клиентами. Многим из них действительно нужен тот или иной артефакт. Не для забавы, не для красоты, не глупости ради, а для дела. И не думаешь же ты, что я теперь буду сидеть днями напролёт в этих комнатах и вышивать тебе рубашки?
– Посмотрим, что можно сделать, – Стефан хмурится с досадой, он явно устал спорить со мною и ему не по душе само словосочетание «мои клиенты». – Позже побеседуем об этом. Зайду к Мирелле, пожелаю ей добрых снов.
Уходит в спальню дочери, а я откидываюсь на высокую резную спинку стула, смотрю на игры огненных язычков.
Он ведь не сказал.
Даже не упомянул.
Что на самом деле стало с тремя его жёнами? При каких обстоятельствах они погибли, помимо суховатых официальных сообщений, что известны всей Империи?
И что будет со мною, если Стефан назовёт меня своею суженой?
А с Миреллой?
Нащупываю округлость медальона, сжимаю с силой, отчего ободок больно впивается в пальцы.
Чья бы воля ни стояла за смертью трёх молодых фрайнэ, человеческая ли, божественная, я знаю одно.
Дочь я ей не отдам.
* * *
Следующие несколько дней мы с Миреллой проводим в просторной, роскошно обставленной клетке – даже в мыслях я не могу назвать дворцовые покои домом или убежищем, – под неусыпным присмотром стражи и служанок. Мы ни в чём не нуждаемся, у нас есть куда больше необходимого, нежели когда-либо было прежде, мы то ли важные гости на особом положении, то ли пленницы, лишь выдаваемые за гостей. Комнаты постепенно продолжают наполняться вещами: приносят новые платья, обувь, бельё, Мирелла получает ещё игрушки и детские книги, для меня доставляют драгоценности из императорской сокровищницы. Я долго рассматриваю сверкающие ожерелья, тяжёлые серьги, разнообразные кольца и перстни, золотые цепочки на шею и на талию, россыпь украшений для волос, перебираю придирчиво и изучаю. По привычке проверяю каждый камень, будь то идеальные, один к одному, жемчуга или холодные рубины, на искру силы и не нахожу ничего подозрительного. Драгоценности, стоящие не одно маленькое состояние, пусты, бездушны, если их и касалась когда-либо рука одарённого, то следа своего не оставила. Быть может, оно и к лучшему, менее всего хочется обнаружить ненароком в императорской сокровищнице старинный артефакт, замаскированный искусно под женское украшение, или камень, хранящий силу предыдущего владельца.
Нам даже дозволено выходить на прогулку, пусть и в небольшой охраняемый дворик, с обязательным сопровождением, не отстающим от нас ни на шаг. Восторг Миреллы от нежданного приключения и новых вещей вскоре тает. Дочь не понимает, почему во время прогулок за нами ходят тенью двое вооружённых мужчин и одна женщина из числа служанок, почему в покоях почти постоянно присутствуют чужие люди, вечно сующиеся к ней со своей помощью, и почему никуда нельзя. Первоначальная радость от того, что можно не посещать уроки, сменяется тоской по недавней свободе, девочка скучает по школьным подругам, играм и ясности прежней жизни. Стефан делит с нами лишь вечерние трапезы и то не ежедневно. Ему надлежит регулярно являть себя двору, за ужином ли, завтраком или во время утренних благодарений в храме при дворце. У него полно иных забот, долг государя не ограничивается наследником, торжественными разъездами по стране и присутствием в тронной зале. Отчасти меня радует, что Стефан занят своими делами, что он не слишком назойлив в стремлении побыть отцом для Миреллы. Не хочу, чтобы дочь воображала, будто этот новый для неё человек, занятный, заманчивый, словно стопка книг с картинками, будет всегда рядом. Рано или поздно Стефан пресытиться этой забавой, его начнёт утомлять крутящийся вокруг ребёнок, требующий почитать с ним, поиграть, делящийся беспрестанно своими детскими радостями и горестями. Он перестанет терпеливо выслушивать щебет Миреллы за ужином, перестанет проводить с дочерью час после, наблюдая за устроенным ею кукольным праздником или листая с нею одну из новых книг с красивыми иллюстрациями, перестанет желать добрых снов. Даже если со временем Стефан и впрямь не отошлёт Миреллу, но оставит при себе, то всё одно удел детей правителей и высоких фрайнов – расти в окружении слуг, воспитателей и наставников, видя родителей в лучшем случае раз в день.
По отношению ко мне Стефан тоже ненавязчив, сдержан. В дни, когда мужчина ужинает с нами, он пытается вовлечь в беседу и меня, расспросить о чём-то отвлечённом, но ответы мои неизменно коротки, односложны. Я не знаю, о чём разговаривать с отцом моей дочери, человеком, вот так легко ворвавшимся в нашу жизнь, перевернувшим её в одночасье с ног на голову. Порою я пытаюсь найти в мужчине, сидящим напротив меня, на другой стороне стола, черты того, в кого я была влюблена когда-то, пытаюсь представить его тем, кем он был, будто не было ни этих лет, ни событий, перекроивших нас, словно опытная швея платье. И отчего-то раз за разом терплю неудачу.
Он другой.
Как и я.
И нам обоим не дано этого изменить. Она ведь тоже исчезла, наивная девчонка, взиравшая восторженно на Стефана, залившаяся жарким румянцем от внезапного его внимания и тут же льнувшая дерзко, почти бесстыдно в откровенном своём желании познать любовь хотя бы раз в жизни.
Как давно это было… будто и не с нами. Если бы не Мирелла, я наверняка уже решила бы, что те дни просто явились мне в сладких грёзах сна.
Впрочем, то дело прошлое. Нынче же я не могу вообразить себя ни его женой, ни императрицей, ни даже официальной суженой. Не вижу нашу супружескую жизнь, представить её столь же трудно, как вернуть тех двух полузабытых влюблённых, затерявшихся в сумрачной долине прошлого. Стефан не уточняет, как именно он претворяет план по вписыванию неучтённой полукровки в многовековые традиции первопрестольного древа, а я вовсе о том не заговариваю, однако догадываюсь, что дело идёт скорым ходом. Император уже должен был назвать имя избранницы, девы жребия не могут находиться при дворе вечно, и задержки, неопределённость ситуации не пойдут на пользу ни одной из сторон. Стефану надо поторопиться, совершая невозможное, а мне, наоборот, остаётся лишь замереть в ожидании неизвестного будущего.
Письмо Грете я пишу сразу же, как представляется возможность. Пользуюсь пространными фразами, упрощаю, обхожу любой намёк на правду и не запечатываю на случай, если кто-то из доверенного окружения императора пожелает его прочесть. Грете известно обо мне достаточно, чтобы сообразить, в чём дело, а посторонним необязательно знать, кому и сколь детально я рассказываю о себе. Подробно объясняю присланному Стефаном вестнику, где и как разыскать Грету. Затем приступаю к заказам, недоделанным и неначатым. За ближайшим совместным ужином прошу Стефана всё же передать законченные заказы, и на следующий день в покоях появляется прошлый вестник, безусый юнец, скорее всего, младший сын из младшей ветви. Рассказываю, кто и как должен получить заказы, отдельно оговариваю плату, которую вестнику надлежит забрать и передать в нашу обитель Грете. Именем императора требую, чтобы всё было исполнено как следует, в срок, люди получили свои заказы, а обитель деньги, и надеюсь, что этого довольно, дабы монеты не затерялись в карманах молодого человека. Знаю, что плохо использовать власть государя за его спиной, не имея на то никаких оснований, но что ещё поделать? Обители мои заработки нужнее, чем мне сейчас и уж тем более чем этому нескладному юному фрайну, опасливо взирающему на меня с высоты немалого своего роста.
