- Хорошо. А то мне показалось, я видел Рикада сегодня на улице. Садись. Раз Тагата носит где-то, поможешь мне со сводом законов. Двигайся ближе. Это про кражу скота. Ул-тоо Уртум предлагает…
Кража скота была не самой желанной темой для обсуждения, но, по крайней мере, она отвлекала от всплывающих в памяти запавших глаз Кам. Через некоторое время ачте, перекочевавший из очередного заварника в нутро, уже ощутимо плескался, булькая, внутри, и, возвращаясь из уборной, Руан встретил улсум Туруд, которая казалась ещё более иссушенной, чем обычно. Он пропустил её вперёд в дверях приёмного зала. Аслэг поднял глаза и долго смотрел на улсум, потом кивнул и встал.
Он шёл молча, Руан шагал за ним, неловко размышляя, стоило ли следовать за Ул-хасом, который его не звал. Резная дверь с зайцами, птицами и рыбами открылась перед ними, и поток свежего воздуха из окна с размаху накинулся на Руана, оглушая свежестью после коридора, пропахшего благовониями. Он покосился на Аслэга и отвёл глаза.
- Я нашла это за занавеской, - сказала Туруд, показывая на полку. - Видимо, упала с подоконника.
Аслэг шагнул к полке и кончиками пальцев дотронулся до толстой кожаной обложки, потом так же кончиком пальца погладил большой перстень чернёного серебра с гладким камнем, внутри которого будто был дым, и опустил глаза на сундук, поверх которого лежал роскошный серый меховой плащ. Он сунул руку в карман. Руан вспомнил, как алое скользнуло из ладони Аслэга на белую постель, и сердце сжалось.
- Господин Аслэг, можно тебя на минуту, - сказал Тагат снаружи, и голос его был очень сдавленным. - Прошу.
Серый дым над серым халатом. Руан шагнул к комоду и открыл его ящики, потом приоткрыл сундуки, стоящие рядом. Вышивка загадочно мерцала на плотно расшитых серебром и цветной седой нарядах, уложенных стопками, а в одном из сундуков на дне лежали мелкие деревянные коробочки.
- Хорошо, - мрачно сказал Аслэг за приоткрытой дверью. - Я понял. Зови эным с лентой. Значит, такова судьба. Пойдём. Я сделаю это.
Он вернулся в комнату и ещё какое-то время постоял там, потом развернулся и решительно вышел. Руан не видел его лица, но чернота вокруг Ул-хаса была кромешной, непроницаемой… Беспросветной.
83. Кам.Совесть
Упитанное тело саврасой сияло, её шерсть цвета стен Улданмая была вычищена до блеска. Стойбище обезлюдело и затихло. Проезжая мимо некоторых шатров, Камайя придерживала лошадку и приветствовала сидящих у порога дедов, дада и молодых матерей, которые решили не ходить на праздник или просто остались смотреть за детьми.
- Досточтимая! - воскликнула одна из дада, пытаясь кланяться. - Благословение Тан Дан на мне сегодня! Я иголку уронила… Глаза у тебя большие, зоркие… Помоги найти, прошу. Внуки непослушные, все на праздник убежали! Прости за дерзость… Ноги не ходят!
Игла нашлась на полу, и не одна. Пальцы дада мелко дрожали, даже когда в них не было войлока или иглы, Камайя помогла ей сварить свежий оол.
- Ты без свиты? - удивилась дада, провожая её. - Я думала, сослепу показалось… И лошадка у тебя другая, госпожа… Здоровья её ногам. Тан Дан благословил Халедан такой Улхасум… Счастливые будут иглы! Сама Улхасум снизошла… Мать Даыл такое мне счастье подарила...
Причин задержаться было много, и Камайя понукнула саврасую, чтобы не стать жертвой гостеприимства в очередной ограде и не отвечать снова на вопросы о свите и лошади.
Ноол-хасэн не будет ждать вечно.
Большой кожаный мешок, притороченный сзади к седлу, мерно покачивался. Саврасая не спешила - она не умела спешить, зато шаг у неё был плавный, размеренный. Он баюкал, будто лодка на волнах тихого прозрачного озера, окружённого соснами, из её снов.
- Досточтимая! - окликнула её Вутай, удивлённо наблюдавшая из ограды. - Мать Даыл благословила меня… Что же это? Ты одна? Заходи, прошу, не побрезгуй!
Камайя тоскливо оглянулась и спешилась.
- Я ненадолго, - предупредила она, когда полог шатра закрылся за ней. - Просто, чтобы обычай не нарушать.
- Улхасум йетер ут мэ-э-эй! За-а-аходи! - крикнула Вутай, расплываясь в неожиданной улыбке. - Хэй, хэй!
Камайя закатила глаза. Шатёр оживал, перед ней на столе выстраивались блюдца с лакомствами, а напротив усаживались девушки, которые глядели на неё так подобострастно, что аж скулы сводило, и хотелось сказать что-нибудь неподобающее.
Обычай, безусловно, не был нарушен, четвёртая пиала оола медленно опустела. Камайя улыбнулась одной из девушек, новой дворцовой швее, искусной мастерице, и повернулась к Вутай, сидевшей по правую руку.
- Все готовы к работе?
- Все, досточтимая. Такая честь для нас… Ох, такая честь!
- Хасум, к тебе из дворца, - сказал снаружи мужской голос.
- Иду, иду! - откликнулась Вутай. - Что, милый?
Девушки шептались, потом замолчали. Снаружи было тихо, затем Вутай вошла в шатёр, откинув полог, и щёки её пылали, как у юной хасэ, которую внезапно поцеловал жених.
- Вести-то какие! - задыхаясь, проговорила Вутай. - Замужем… Нелха… Лентой, говорят… Законно… Счастье-то какое!
Блюдца жалобно звякнули. Камайя бежала к выходу, но было уже не убежать - боль догнала её, вонзилась в сердце, отравила кровь, пульсировала чёрным в глазах и оглушающим - в ушах.
- Паде! - крикнула она, стискивая бока саврасой. - Паде!
Капюшон слетел на спину, злой ветер хлестал глаза, в горле нестерпимо болело. Зачем она зашла к Вутай? Зачем? Зачем она согласилась на всё это? Она могла отказаться, остаться в Ордалле и выбрать задание попроще, но Руан насмешливо посмотрел на неё…
Саврасая быстро уставала, Камайя осадила её, спохватившись, долго шагала на запад, без конца вытирая рукавами слёзы, и ладонь Тан Дан бесстрастной серостью висела над ней. Боль не унималась, она текла и текла из глаз. Камайя остановилась, спешилась и упала на четвереньки, напугав лошадку, и руки нестерпимо пахли полынью и лус танар, попавшими под её отнюдь не бесстрастные ладони.
Ветер уносит пепел, время уносит память. Гореть вечно нельзя: то, что обжигает, остынет однажды. Мокрое на глазах остыло, и каждый шаг снова отдалял от воспоминаний, но почему-то ныл шрам на правом боку, да палец, на котором раньше она носила перстень, был непривычно пустым. Камайя раз за разом тянулась к нему кончиком большого пальца, но там было пусто, пусто, и внутри - тоже, только боль и пепел, и больше ничего.
Время притупляет всё. Со временем всё проходит. И телесная боль, мимолётная и иногда даже радостная. И та, которая внутри, долгая, тягучая, которая скрывается за одной из блистательных улыбок. Та, которая не оставляет видимых шрамов и воскресает осенними днями, когда ветер кидает в мокрое стекло прилипчивые прелые листья цвета волос Аулун.
Камни пути выросли, будто из-под земли, тёмными клыками на высоком буром холме. Камайя спешилась и подошла к большому валуну. Этот камень силы был слегка обтёсан и со всех сторон изрезан символами и словами на дэхи. Она вела кончиками пальцев по знакомым и незнакомым линиям, потом услышала тихие голоса и сделала несколько шагов вперёд, заглядывая дальше, туда, за склон холма.
- Досточтимая, добрый день! - приветствовала её незнакомая эным, поднимаясь над разложенными у небольшого костерка лентами и камешками. - Урут-дада, вставай… Улхасум приехала к камням искать путь!
Камайя спустилась по склону, жестом показывая, чтобы вторая эным не вставала.
- Я не ищу путь. - Она присела к огню, принимая из рук старшей эным небольшую пиалу оола. - А вы тут почему?
- Обряд. Гадаем, - улыбнулась первая эным, которая, судя по возрасту, совсем недавно стала дада. - У меня родился первый внук, - сказала она, подтверждая предположение Камайи. - Его судьбу решили узнать.
- В Кутаре есть сказания о трёх сёстрах, которые определяют жизнь и судьбу человека, - сказала Камайя. - Они отвечают за прошлое, настоящее и будущее.
- А может, это мы и есть, - рассмеялась старшая эным, подмигивая младшей. - Погляди, досточтимая. Прошлое и настоящее. А будущее - кто его знает, какое оно будет? Прискачет - узнаем. Оно от нас зависит.
