Как по обледенелому холму поднимаешься. Сколько ни идешь — и все равно на месте. А чуть остановился, так сразу вниз сполз.
Она ткнулась мне лбом в грудь и шмыгнула носом.
И правда, почему все так паршиво?
— Потому что жизнь — дерьмовая штука, — сказал я.
Соловей еще пел. Пичуга размером чуть больше воробья, и мозгов у нее с горошину. А поет лучше, чем все менестрели вместе взятые. Вот как так?
Вилл запрокинула голову, подняла руки. И на нас хлынул дождь из бабочек. Они вспыхивали в воздухе радужными огнями, взлетали и кружились, оставляя за собой шлейф мерцающих искр. Я чувствовал прикосновение призрачных крыльев, легкое, как касание паутины. Бабочки вились в воздухе, а потом это были цветы, они рассыпались лепестками и превращались в крошечных сияющих птиц. Воздух мерцал и искрился, мы тонули в водовороте света и красок, а чертов соловей все пел и пел.
Радужный огонь погас.
Ночь рухнула на меня, черная и слепая. Я оглушенно моргал и хотел что-то сказать, только вот не знал, что, а соловей все пел.
— Вот, — сказала Вилл. — Теперь не так паршиво. Иди в зал.
— А ты?
— А я домой. Передай принцу мои глубочайшие извинения. Борьба с обитающим в горах чудовищем подточила мой хрупкий женский организм, бла-бла-бла. Наплети чего-нибудь, короче.
— Хорошо.
Вилл медленно, опираясь о камни, начала спускаться со стены. Глубоко вдохнув, я закрыл глаза. Выдохнул. Открыл глаза.
— Погоди!
— Что?
— Если расследование не в ту сторону повернет… Я тут придумал одну штуку… Чтобы ты остаться могла…
— Это какую же? — склонила голову набок Вилл.
— Ты должна выйти за меня замуж.
— Что?!
— Замуж. За меня. Выходи, — во рту стало сухо, как в пыльной дарохранительнице. Где-то на задворках сознания прощально звякнули триста фунтов купца Элфорда. Посуда, подсвечники и сарацинские ткани… — Я все продумал. Если я на тебе женюсь, и ты сможешь остаться в Нортгемптоне.
— Вот как… — Вилл, прищурившись, смотрела на меня со странным выражением лица. — И зачем же мне здесь оставаться?
Этот вопрос врезался в меня, как гребаный таран. Зачем… Зачем? Зачем.
Зачем ей оставаться в Нортгемптоне? С чего я вообще взял, что она хочет остаться?
С чего я взял?
С чего я взял…
Мысль металась в голове, как чугунный шар, рикошетя от стенок черепа.
Зачем ей оставаться?
С чего я взял, что она захочет остаться?
Не дождавшись ответа, Вилл пожала плечами и молча спустилась со стены. А я остался стоять, бессмысленно глядя в темноту ночи.
Зачем ей оставаться.
Да совершенно незачем.
Должности нет, денег нет, королевских милостей нет. Правда, есть сэр Марк — но толку с сэра Марка, как с хера на обедне.
С чего я… С чего я вообще…
Зачем ей оставаться?
Чтобы разговоры со мной разговаривать? Сидеть у очага, попивая вино с сахаром? По Рокингему со мною таскаться?
Тоже мне, великая ценность — разговоры…
Кому они вообще нужны. Разговоры эти.
Вот отец с матерью каждый день волком друг на друга смотрели — а тридцать лет вместе прожили. Безо всяких, мать его, разговоров.
А я ведь от выгодного брака собрался отказываться. Триста гребаных фунтов, посуда и подсвечники.
Дурак.
Господи, какой же я дурак.
Содрав чертово заговоренное кольцо, я, размахнувшись, швырнул его в черные волны травы. Крохотная серебряная искра коротко блеснула в лунном свете — и тут же погасла. Тяжело дыша, я уперся в холодный камень стены. Перед глазами почему-то стояла царапина на скуле. Та, которую я не лизнул.
Во рту было солоно, словно от крови.
Конец
