Да, кажется, были другие. Сколько дней прошло?
— Семь…
— Десять…
— Три недели…
Время перестало иметь значение. Его закупорили в склянке с высоким горлом, растворили в мутном содержимом, и оттого Оден то и дело проваливается в сон. А во сне замерзает.
Пить заставляют.
Пытались подмешивать в еду, но Оден чуял запах, и отказывался от еды. Так, из бутылки, честнее.
Лекарство? Допустим.
Только разрушает оно едва ли не сильней, чем холод. Оден пробует рассказать, и наверное, получается, если склянка вдруг исчезает. А мир на время становится прежним.
Ужин… ужины были… часто… он помнил, но почему-то все и сразу, как будто один длинный, бесконечный почти. Еда по-прежнему со вкусом плесени. А пальцы настолько замерзли, что Оден не способен был удержать вилку в руке.
Пожалуй, ему не следовало выходить из комнаты.
Разве что в салон с клавесином. Там музыка, которая отогревает ненадолго, возвращая способность видеть и понимать.
— Она чудесно играет, правда? — Виттар любуется женой, а Оден пытается вспомнить, как оказался в этой комнате. Пришел. Наверное. И солнце такое яркое… он давно не выходил на солнце. А ведь нравилось, чувствовал кожей, согревался. Сначала в куче прелых листьев, то, первое купание вряд ли возможно забыть.
И еще горячую кашу из какой-то крупы… толика жира. Шершавые края котелка. А вечером — заяц.
— Расскажи еще, — просит Виттар.
О зайце? Его было слишком мало, чтобы утолить голод, тогда казалось, что этот голод в принципе невозможно утолить. Внутри Одена дыра, в которую проваливается пища.
Или лучше о вороне, воде, о ручье, предлагавшем поиграть.
Собаках.
И яме. Мертвеце…
Дороге. Она все длилась и длилась. Эйо.
Королева.
Одно лицо на двоих, и надо же, когда-то это казалось важным. Вереск, серебро и мед. Все перепуталось. И Оден рассказывал ей о себе, потому что ему хотелось. А потом обидел.
Под рукой — лист бумаги, и Оден вычерчивает спираль за спиралью. Он понятия не имеет, что они означают, возможно, ничего. Но ему нужно рисовать. Так легче.
— Оден, пожалуйста, послушай меня… попытайся сосредоточиться. Ты видел где-нибудь подобные рисунки? Оден не уходи! Ну же, ты сумеешь. Ответь…
— Нет.
— А место, где ты девчонку завалил… да, злись, правильно, завалил ведь… то место каким было?
— Живым, — Оден попытался зацепиться за реальность. — Место имеет значение. Там родники были… вода играла… вода… и силы.
Обледеневшие губы не подчинялись.
Ее сила была горячей, не руда — солнце. А теперь солнце отобрали.
— Хорошо. Молодец. Сколько вы там провели?
— Семь… восемь… дней восемь… суток.
Наверняка, это важно, если его не оставляют в покое. И надо взять себя в руки.
— И одним разом дело не ограничилось? Трахались как кролики? Ответь.
— Да.
Грязно говорит. Неправильно. Виттар не понимает и… нарочно. Хорошо. Пусть говорит. Кроме злости сил не осталось.
— Ты сказал, что она сюда шла. Знаешь, к кому?
— Нет.
Злость уходит.
Снова холод. Стены покрываются белесыми узорами, сквозь трещины туман сочится. И Одену кажется, что скоро туман заполнит комнату до краев. А потом окно исчезнет и вернется яма.
Надо уходить.
Сейчас.
Он выбрался и соскользнул по водосточной трубе, которая затрещала под его весом. Ладони обожгло болью, и сознание ненадолго вернулось. Что с ним происходит?
Не так важно. Лишь бы закончилось побыстрее. Виттару не нужен сумасшедший брат.
У него жена и будет ребенок.
Род не прервется.
Хорошо.
Земля была мягкой и влажной, видимо, недавно прошел дождь. Странно, что Оден этого не заметил. Кажется, его память существует обрывками… пускай.
Добравшись до дерева с низкими раскидистыми ветвями, Оден лег на землю. Трава пахла травой, а кора — корой, и камень — камнем. Он прижался щекой к мокрой земле, позволяя ей забрать толику холода.
Кажется, он приходил к этому дереву раньше. Когда? Он не помнил.
Ночью снилась Эйо.
Эйо означает Радость.
Оден не забыл.
То, что с Оденом не все ладно, Виттар понял сразу.
Он был здоров. Физически. Шрамов и то почти не осталось.
Вот только…
— Ты же не ожидал, что он вернется прежним, — Стальной Король повернул шахматный столик и задумчиво склонился над парой пешек, готовых сойтись в бескровном, но яростном бою. — Он и так в гораздо лучшем состоянии, чем можно было надеяться.
Это правда.
И королевский доктор, к постоянному присутствию которого в доме Виттар почти начал привыкать, уверил, что опасности нет. Раны телесные затянулись, а разум… разуму требуется куда как больше времени. И маленькие странности — невысокая цена за то, что Оден жив.
Вот только странности не исчезали, напротив, день ото дня становилось хуже. Его рассеянность, которой за Оденом прежде никогда не замечалось, росла. И теперь он замолкал на половине фразы, а потом не мог вспомнить, что собирался сказать и вообще терял нить беседы. Смотрел удивленно, порой словно выбирался из какого-то затянувшегося муторного сна, но лишь затем, чтобы спросить о девчонке.
Кажется, Оден вовсе не понимал, где находится.
И постоянно мерз.
Он садился у камина — Виттар приказал разжигать, несмотря на жару — смотрел в огонь, бросал какую-то фразу, смысл которой был непонятен Виттару, и ждал ответа. Причем, не имело значения, что именно ответить, Оден кивал и отворачивался.
А однажды вдруг сунул руку в пламя.
— Ярко выраженная декомпенсация, — сказал королевский доктор, обрабатывая ожоги, к счастью, неглубокие. Оден если и чувствовал боль, то никак это не демонстрировал. — Боюсь, я несколько поспешил назвать вашего брата здоровым. Со временем состояние будет усугубляться.
Он оказался прав. Той же ночью Оден выбрался из дома. Ушел недалеко, до ближайшего вяза, у корней которого устроился.
Этот побег стал первым.
И Виттар смирился, лишь приказал принести к дереву плед и корзину с едой. Присматривать. Не приближаться. Не мешать.
Оказалось, этого недостаточно.
— Надеюсь, вы осознаете, что ему нужна помощь иного рода, — теперь королевский доктор раздражал каким-то откровенным любопытством. И Одену он не нравился.
— Какого?
— Для начала попробуем мягкие меры…
Мутное успокоительное в стеклянной бутыли. Его пытались подмешивать в еду, но Оден от еды отказывался. Так появились мерная рюмка и ложка на длинном черенке, которой полагалось кормить пациента. Оден принимал лекарство безропотно. И сбегать перестал.
