Андрей Корф - Эротический этюд №№ 35-41

– Выпьем за чистоту! Что вам налить? Вина? Яда? Воды из-под крана?

…Море шевелилось перед ней, толпилось воспоминаниями, мелькало барашками будущих дней. Сотни голосов сливались в одно невнятное бормотание, порой угрожающее, порой – одобрительное. Но чаще всего – мудро безразличное ко всему людскому, начиная с этой маленькой несчастной девочки, которая бросает в волны камень за камнем, привязав к каждому по одному слову, одному взгляду, одному прикосновению своего Любимого и Ненавистного.

Ни слова, ни взгляды, ни тем более прикосновения тонуть не желали и качались на волнах слепыми солнечными бликами. Девочка, не в силах смотреть на это, крепко зажмурилась. Ей было очень плохо, честное слово…

Она родилась на свет чистой, как снежинка. Только ветер смел касаться ее своим дыханием. Она всегда сторонилась мальчишек, особенно влюбленных, потому что ждала того единственного, который не даст ей упасть на землю, а подставит свои ладони.

И дождалась, конечно.

Она узнала его по руке, протянувшей билет в трамвае для передачи на компостер. Увидев эти пальцы, она захотела прижаться к ним щекой, но это было бы неловко, поэтому она просто взяла билет и передала его дальше. Билет вернулся простреленным навылет и мятым. Она передала труп билета Руке, и ей показалось, что Рука взяла его с жалостью. Так или иначе, но, увидев эти пальцы еще раз, Она только укрепилась в мысли, что Рука – та самая.

Она поглядела на лицо. Лицо оказалось юным. Черные брови, мальчишеский чуб, девчачьи губы. Хороши были также и глаза. Хотя посмотрели они удивленно, что вполне понятно.

Она улыбнулась этим глазам своими – лучистыми, как и полагается у снежинок. И направилась к выходу. В трамвае ей было делать больше нечего, ведь то место, куда она ехала, уже не имело никакого значения.

Он, разумеется, вышел следом и побрел по другой стороне улицы, чуть позади. Она недовольно оглянулась, не понимая, почему он не спешит подойти. Он смутился и отстал еще больше. Тогда она перешла улицу, и сама решительно направилась к нему. Он остановился и стал разглядывать цирковую афишу. Он так дрожал от волнения, что воробьи по соседству перестали драться из-за хлебной крошки и удивленно уставились на него.

Она подошла и сказала то, о чем думала всю последнюю четверть часа:

– У тебя очень красивая рука.

Он посмотрел на свою руку, потом на другую, пытаясь понять, почему красивой названа только одна из двух. Обе имели сейчас довольно жалкий вид, пальцы предательски дрожали. Он поспешил опустить их с глаз долой.

– А тты… вы… вся красссивая! – выдавил он, как испорченный огнетушитель, заправленный до отказа. То есть до полного отказа.

Она мимоходом взглянула на себя в ближайшем окне и подумала, что он прав.

– Куда идешь? – спросила она. – Пойдем вместе!

– Никуда не иду, – глупо ответил он.

– Ну, значит, мы никуда не идем вместе, – Она оглянулась, будто привыкая к новому дому.

Ей понравились стены, а на потолке были нарисованы облака. Заметим в скобках, что дело происходило на Чистопрудном бульваре. Чугунный «горе-умница» стоял с унылым видом театрального администратора, окруженного толпой контрамарочников – собственных персонажей.

Они постояли еще минутку. Толпа образовала вокруг них пенные бурунчики. Воробьи, ошалевшие от удивления, потолкались, было в ожидании хлеба, но быстро разобрались, что к чему, и перелетели на бульвар к знакомой старухе с половиной батона в руке.

Старуха же повела себя странно. Вместо того чтобы раскрошить хлебную ассигнацию на воробьиные копейки, она вдруг завалилась набок, как плохо одетый манекен. Хорошо одетые манекены покосились на это и ускорили шаг, проходя мимо.

Но Ее мальчишка вышел из оцепенения и бросился на помощь. Она, ничуть не удивившись, побежала следом. Однако ей пришлось переждать несколько машин, а Он успел перелететь дорогу перед потоком.

Когда она оказалась на месте, все было уже в порядке. Старушка благодарно улыбалась Ее мальчику и даже порывалась закурить, для чего достала пачку «Казбека» и длиннейший мундштук. Мальчишка отговаривал ее, приводя в пример постные изречения Минздрава и не слишком убедительные жесты. Он опять скис после того, как помог старухе, и снова глядел на девочку с трусливым недоумением.

Что было дальше, легко представит себе читатель, давший себе труд ознакомиться с этюдом № 16. Для тех же, кто пролистал его, не глядя, я поясню в двух словах, что мальчик и девочка попали на День Варенья к обыкновенной городской фее, одной из многих. Но речь сейчас не о ней, хотя именно благодаря этой доброй женщине оба оказались в обстановке, где вместо дерущихся на асфальте воробьев – воркующие на подоконнике голуби.

Речь о мальчике и девочке, взявших с голубей пример, и, скажу вам по секрету, их первая ночь была удивительна. Девочку не подвел ее инстинкт. Впрочем, инстинкт не подводит никогда, только, кто из нас дает себе волю его послушаться?

Она упала в подставленные ладони, кружась в косом свете фонаря из окна, и растаяла в них целиком, без остатка. В комнате пряно пахло Временем от старой мебели и вещей. А в зеркале отражались два голых ребенка. И две взрослые тени от двух голых детей.

Они трогали друг друга. Человек слеп, пока не познает мир на ощупь. И прозревает только однажды. В первую ночь любви. Что и произошло с обоими. Их руки открыли друг для друга невидимую страну Лиц – и губы слились в одно, как две капли дождя на стекле. Потом руки пустились в путь по океану Тел, чуя под собой головокружительные глубины. Буря была не за горами, но флотилия пальцев двигалась ей навстречу под всеми парусами. Каждый корабль знал, где его гавань. И в порту его встречали салютами…

Потом, за утренним чаем, оба тщетно боролись с головокружением, и бедной старушке пришлось лично проводить их до бульвара. Где они рухнули на первую скамейку, успев обняться раньше, чем приземлились.

Убедившись, что никто из них не попал под машину, фея исчезла быстрее, чем я печатал слово «исчезла». Вдогонку за ней с мяуканьем промчался июнь, следом с лаем пролетел июль – и, наконец, родители увезли Ее на море, несмотря ни на какие безутешные и горькие.

Расставаясь, они наговорили друг другу столько клятв, сколько звучит при принятии присяги воинской частью не меньше батальона. Из города в город летели стаи писем, переводя роман из воробьиной сумятицы и голубиного воркования – в журавлиную чистоту разлуки.